Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Здесь водоворот! – крикнул. – Чуть пониже спуститесь, там можно пристать.

Они ослабили весла, тут же подхватило клокочущее течение, отжимая от берега.

– Да теперь-то жмитесь… несчастные гуляки! – вслед добавил, сам туда подвигаясь по узкой каменистой кромке.

Там была маленькая бухточка, которую гетман рассмотрел еще с нагорья, решив устроить причал для своих челнов. Они кое-как пристали, переводя дыхание. Когда подошел, в лодке обнаружилась и третья душа: старая женщина, ничком лежащая на днище. Стала понятна чужая одежда на плечах старика и девушки – женщина была в домашнем одеянии, в каком услужи-ют здешние шинкарки.

– Евреи, что ль? – спросил он помягче, чем подумал.

– Ага, жиды, пан добрый, – не заметя его снисхождения, привычным языком ответил старик. – Не губите, пане добродею! – пал он на колени, не замечая, что подхлестывает волна.

Кирилл Григорьевич при такой домашней поездке был, конечно, без мундира, да и в камзоле не самом лучшем. Все ж вид знатного пана повергнул в смятение и лежащую на днище женщину. Она приподнялась, обернулась носатым, чернявым, даже со следами усиков, лицом, с космами, подвязанными под горлом наподобие платка. Жидовка, сказал бы всякий, увидевший ее. Не от болезности, а для сокрытия ее лицом вниз упрятали. Вот жидов гетману только еще и не хватало!

Но сказал опять помягче:

– В Польшу или Литву бежите? По Сейму вам не подняться, быстр больно. Спуститесь на Двину, да по ней… поспокойнее…

– Там Чернигов, пане добродею, перехватят…

– Тогда нечего зря языком воду мутить! Отгребайте к тому берегу, там меньше течение.

Девушка, путаясь в чужих, длинных юбках, первой взобралась в лодку и взяла свое весло. Отца поджидала. Но он был разумнее женщин, потому низко поклонился, открывая истинное лицо:

– Мы не бежали б, пане добродею, да многих наших близких кого потопили, кого… – Договаривать не хотелось, и так ясно. – За доброе слово спасибо, пан незнаемый…

Он взял другое весло и сильно оттолкнулся от берега, прежде чем спустить его в воду.

Поднимаясь по круче, здесь более пологой, Кирилл Григорьевич заметил следы старых ступенек. Кой-где сохранились плоские камни. Значит, правильно он высмотрел бухточку для своих будущих кораблей.

Уже темнеть начало, пора было идти в шатер. Но с какой-то непонятной тревоги – а может, и жалости? – еще постоял на берегу, посматривая, как трудно дается течение слабосильным гребцам, даже и по тому, пологому берегу.

– Все равно утонут, ваше сиятельство, – за его плечом заметил наблюдавший все это охранник.

Кириллу Григорьевичу не понравилось:

– А ты чего здесь торчишь?

– Так служба моя такая… – в недоумении погремел охранник саблей по камням, разворачиваясь в сторону шатра.

Кирилл Григорьевич немного устыдился, садясь в шатре за накрытый стол, позвал сквозь парусное полотно:

– Поди сюда.

Когда охранник, распахнув полость, предстал, указал на свободный походный стулец:

– Посиди со мной. Испей. Немного можно. Те, что в посаде, накормлены?

Охранник видел добродушие гетмана: присел, выпил поданный бокал, подогретое жаркое зубами молодыми оценил по достоинству.

– Родом-то откуда?

– Отсюда, с Сейма ж, ваше сиятельство.

– А говоришь вроде как по-хохлацки?

– Так мы ж из Твери… беглые, сами понимаете, ваше сиятельство…

– Да, да, понимаю! – смутился Кирилл Григорьевич.

Как-никак, гетман должен знать, что казаки далеко не все хохлацкого роду. Да и спрашивать – кто, откуда – не принято. Извиняясь за свою оплошность, другую чарку предложил, но охранник отказался:

– Никак нельзя, ваше сиятельство. У шатра нас только трое и осталось. Снов вам хороших… – поклонился, уходя и плотно задергивая полость.

Хоть и на верховом ветру, но комары, конечно, попискивали. Кирилл Григорьевич разделся и залег на кровать, застланную толстым шелковым одеялом. В ногах и турецкий ковер был предусмотрительно скатан. Хотя зачем? Хватит и шелкового тепла. Накрылся с головой, чтоб ничего над ухом не пищало… и погрузился в сладкие сны, всего-то при одной ночной свече.

Сны ли то были? Розовая плахта [8] Плахта - здесь: род женской запашной юбки. распахнулась над ним, какой-то яркой утренней зарей, потом белый потолок застило зеленым пологом, смолистое мокрое волосье под этим новым пологом взметнулось, под волосеем нечто смуглое, как бы шоколадцем натертое, еще не остывшим, крылышки того же шоколадного цвета протянулись к нему, с голоском отнюдь не птичьим – человечески жалобным:

– Пан приветный, я только что из реки, мокрая вся, озябла…

Сон не вязался с этим человеческим видением. Разбуженный, Кирилл Григорьевич оттолкнул мягкие крылышки:

– Кыш, несчастная! Откуда взялась. Ты – та жидовка?..

– Жидовка, пан пресветлый. Мои все утонули, а я вот выплыла.

– Чего им было тонуть? – начал он поворачиваться на другой бок, к свече.

– Они плавать не умели, а я маленько выучилась. На Днепре мы жили, как же…

Свеча ему подсказала: никакого розового или зеленого полога не было – грязные тряпки валялись под ногами у кровати, а тут было только мокрое волосье на голове да какая-то серая рубашонка, тоже промокшая.

– Скидывай и ее, нечего мне морось наводить. Хоть и на коленях перед кроватью стояла, а капало на него.

– Ой! – закрылась она крылышками, которые в худенькие ладошки обратились.

Он потянулся за ковром, раскатал его широкую полость и завернул вовнутрь, что оставалось от этого исчезнувшего видения.

– Вроде просохла?

– Просохлая я, пан добрый, и согретая…

– Ой ли? – повеселел он. – Лезь уж под одеяло, может, лучше согреешься…

И потянул-то слегка, а она так и нырнула под шелк, горячий от его собственного ночного тела. Нет, не хохлушка, все изворотливое и тонкое. Чего доброго, и помять можно!

– Да ты никак не девка… не в природной своей целости?..

– Не, пан добродей, – не стала отпираться, упираясь крылышками ему в грудь. – Казачки неделю назад постарались. Сестренку совсем заездили, я же увернулась, двое только прокатились по мне!

– Двое! И ты явилась ко мне? Бесстыдница!

Крылышки опали, не могла она оттолкнуть непомерный для худенького тельца вес, хотя -он и сдерживал свою огрузлость.

– Не злобьтесь и не чурайтесь, пан такой угретый… Я в реке хорошо ополоскалась… да лучше б с мамой и татой было утонуть… Куда сейчас идти? До Польши одной мне не добраться… хотя там, говорят, дома для порочных девиц есть…

Он долго молчал, отдуваясь. Ничего хорошего на ум не приходило. Хотя…

– Как звать тебя?

– Сарра!

– Это не пойдет. Будешь… Душица! Да, у сербов есть, кажется, такое имя. А ежели и нет, так сестрица моя не знает. Да!