Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Черниговщина, да! И мы ж, Разумовские, Черниговские, как хорошо дома-то, а?..

Вдруг сильный вихрь налетел с Десны, сорвал на камни Андреевскую ленту. Бросились поднимать полковники, бросились другие окружающие, ничтоже сумняшеся, забыв свой чин, и архиепископ Черниговский, но всех опередил Григорий Теплов. Возможно, потому, что ближе всех к гетману стоял, иногда подсказывая, что и как делать. Ментор! Терпи с благодарностью к такому помощнику. Теплов хотел вздеть поднятую ленту обратно, но не захотел гетман – просто сунул в карман. После, когда уже пир в его честь задавали, сам незаметно и стыдливо одел.

Вроде бы неприметная мелочь, а по возвращении в Глухов матери почему-то рассказал. У старушки свои приметы:

– Гэта, можа знак якой? Бийся Гришки Теплова, сынку… Запазух яго не пущай, не!

Какой пазух? Чего туда лезть правителю канцелярии? Все равно ни единое письмо без гетманской подписи не выйдет.

В больших делах многое забывая, спросил:

– Письма Государыне все отправлены?

– Все как есть, – оторвался от своего стола Теплов, внимательнее обычного заглядывая в глаза ясновельможного ученика. Но глаза только на единый миг могли замутиться, а потом опять ясны и беспечно доверчивы.

Чего разными мелочами, вроде писем, беспокоить?

За гетманской подписью у него в столе лежало письмо к ее императорскому величеству:

«… Обывателям малороссийским несносно, и оттого уже несколько тысяч их в Польшу на житие перешло; а буде еще такие налоги продолжаться, то со временем и вся Малая Россия, к немалому вреду и убытку Империи, разориться может; того ради…»

Не слишком-то разбирался в хозяйственных делах гетман, но кое-что от сведущих людей перенес в письмо под это «того ради…».

По уходе своего ясновельможного начальника и начальник канцелярии повторил:

– Того ради!

Не засорять -же всякими кляузами душу Государыни. В Петербург пошел отчет, тоже под гетманской печатью, писанный под диктовку гетмана еще до осмотра своих владений:

«… Малая Россия во всех ея пределах, самодержавию В. В. подвластных, Богу благодарение, находится в верноприсяжной своей должности, и никаких посторонних ниже подсылок, ниже каких-либо сумнительств по сие время нигде и ни от кого не слышно, и не было».

Не было! Не бывало «сумнительств!».

А то, что полковник Хорват, бросив своих сербских беженцев и получив «понеже на обзаведение Ея Императорского Величества новых подданных» изрядную сумму из казны, не спешит возвращаться и раздает взятки высшим чиновникам, включая и Великого Князя… Да, да. С Елизаветой Петровной случился приступ по. выходе из придворной церкви, она долго была в беспамятстве, – стали поговаривать о смене правления российского. А кто ей на смену должен прийти? Великий Князь Петр Федорович, сейчас постоянно нуждавшийся в деньгах… Вот дела-то какие. Знал это коллежский советник, а гетман Малороссийский то ли не знал, то ли, по примеру старшего брата, уверовал в вечное блаженство при добрейшей Государыне Елизавете Петровне.

Сын истопника по своему худородству – не веровал ни в вечное блаженство, ни в бессмертие. Завет отца чтил: «Прислоняйся всегда к горячей печке!» Если эта печка остывает, самое время к другой плечом прислониться, а лучше всем задом покорнейшим. Прекрасно это понимал нынешний коллежский советник, считай, уже полковник. В самом деле, не вечно же ему быть при своем наивном ученике?

Пустячное вроде бы дело – лента, сорванная с плеча малороссийского гетмана – породило немало слухов и толков. Знамение?! Может, и Наталья Демьяновна была виновата, слишком много судачила, недовольная самоуправством Теплова. Но ведь он мог сделать немного – того или иного чиновника отлучить от службы и назначить другого; для старшин и полковников руки у него были коротки. Но кто-то же слал в Петербург подметные письма? Гетман – он и распоряжался по-гетмански. Великий Князь попросил на его личную, голштинскую службу пару добрых казаков, чего не уважить? Послал в распоряжение Великого Князя двух братьев Скоропадских, произведя их в полковники; это были потомки гетмана, назначенного Петром Великим вместо изменника Мазепы. Тоже дело не порочное. Но возмутился канцлер Бестужев, решил подсолить. Как, уже и в полковники самочинно, без Государыни, возводит?!

Все же Бестужев не решился канцелярскую бумагу Государыне подавать – приватным письмом к гетману ограничился, с уважительным пересказом всего сущего:

«… Е. И. В. с удивлением о том уведомиться изволила, что в.с. двух братьев Скоропадских отпустить сюда, в постороннюю их службу, рекомендуете: ибо ежели Голштинскую за чужую не почитать, то, однако ж, и за Российскую признавать не можно; что так же никогда необыкновенно, чтобы мимо своей Государыни в чужом месте службы искать, и тем паче когда в том никакой надобности нет…»

Елизавета Петровна недолюбливала Бестужева, но в самом-то деле – не много ли на себя берет ею же поставленный гетман?! А старший брат, видать, на сей момент слишком увлекся венгерским, не удосужился погасить гнев своей Елизаветушки – вот и явился рукой барона Черкасова писанный, но за подписей «Елизавет» скоровременный Указ:

«Полковников Малороссийских гетману собою без указу впредь производить запретить!»

Еще во время путешествия гетмана по своей Малороссийской «Подимперии», как ее называла Елизавета Петровна, – поди пойми царские шуточки! – попалось ему в руки пасквильное письмо, да ведь он два месяца в разъездах пребывал, когда заниматься. Теплов уже по возвращении под руку толкнул: пора! Следуя наказу, он составил рапорт на имя Государыни. Письмо было из Полтавского полка полковника Горленки, да не сам же он такую кляузу сочинил. Гетман не так давно ревизовал Полтаву, принимали его преславно – откуда такая злость? Утверждалось, что избрание его учинилось узким кругом людей, а народ малороссийский не участвовал. Да как же он мог вместиться не только в церковь Святого Николы, но и в целый город Глухов, тож невеликий? Из предосторожности, из чего ли другого, Горленко не задержал подателя письма. Лишь приписку для гетмана сделал:

«Принявши я вышеупомянутое письмо, распечатал сам и в нем нашел пакет белый, такоже запечатанный…»

Пришлось и гетману, отсылая к Государыне, свою приписку делать:

«Во втором пакете оказия! Скверная бумажка, фальшивою рукою написанная. Открытая брань, поносные и язвительные слова матери нашей, брату моему графу Алексею Григорьевичу и мне собственно. От дерзновенного некоего злодея… жида, кажуть…»

Автора, конечно, не нашли, хотя по распоряжению канцлера была назначена целая комиссия. Ищи ветра в поле, во степи то есть! Время-то самое неподходящее, возмутительное. Казачки стали разбивать еврейские шинки, а самих хозяев кого в лодку да вниз по Сейму, Десне ли, а то и по Днепру, на съедение татарам; больше того, по оврагам прибрежным бренные тела разбрасывали. Конечно, в Петербурге никто не хотел защищать малороссийских жидов, но гетману-то почему не подсыпать сольцы под мягкое место?