Дмитрий Мережковский - Реформы и реформаторы

Но, уравняв в 1714 г. поместье и вотчину, даровав дворянству освобождение от подушной подати и закрепив Табелью о рангах порядок государственной службы, Петр I заложил основы правового статуса высшего сословия и способствовал консолидации дворянства. Однако одновременно с этим новые идеи, ставшие известными дворянину петровского времени, светское образование, которое он теперь обязан был получить, возможность познакомиться с жизнью собратьев по сословию за границей – все это заставило русских дворян задуматься над своим положением, оценить свои сословные нужды и интересы. В результате первые десятилетия после смерти царя Петра проходят в России под знаком борьбы дворянства с государством за свободу. Но чем свободнее становилось дворянство, тем более росло его политическое могущество. И в этом не было бы ничего катастрофического, если бы сословные права русских дворян не были бы жестко связаны с правами крестьян.

Для Петра I крестьяне как подданные государства были деталями государственной машины, выполнявшими отведенную им функцию по обеспечению службы офицерства и чиновничества. Но чем больше личных прав завоевывал дворянин, тем меньше оставалось их у крестьянина. А с освобождения дворянства в 1762 г. помещичий крестьянин перестал быть подданным государства и окончательно стал собственностью помещика. Это имело множество последствий. Так, сословное самосознание русских дворян, сопряженное не только с высоким социальным статусом, но и с владением особым видом имущества, оказалось иным, чем у западноевропейских феодалов. Это отразилось соответствующим образом и на общественном, и на национальном сознании в целом. Что же касается крестьянства, то крепостничество способствовало закреплению в его менталитете черт социального иждивенчества, социальной и хозяйственной пассивности, отсутствия навыков и представлений о личной свободе.

Но в созданном Петром I государстве крепостничество стало еще и базой развития промышленности, поскольку создаваемые фабрики и заводы основывались именно на труде крепостных. Так были фактически подавлены ростки капитализма, предполагающего наличие свободного рынка рабочей силы. Причем, поскольку труд крепостных был непродуктивен, бурное развитие российской экономики в петровское время позднее было обречено на затухание, а сама экономика – на отставание от стремительно развивавшегося Запада, что обернулось в конечном счете новым системным кризисом. Этот кризис и привел в середине XIX в. к поражению в Крымской войне, сделав возможным начать новые радикальные реформы. Но между тем крепостнический путь развития нанес удар и по так и не сложившемуся «третьему сословию»: зависимость промышленности от труда крепостных заставляла предпринимателей стремиться к повышению своего сословного статуса путем получения дворянского звания и вело не к противостоянию промышленников и дворянства, как было в других странах Европы, а к их компромиссу.

Все известное нам об укреплении в результате Петровских реформ крепостничества, о насилии как основном способе осуществления преобразований, о созданной Петром I социальной и политической системе подтверждает, что результатом реформ стало значительное расширение в России пространства несвободы. Царь как бы не видел, не замечал, а может быть, и не хотел замечать, что в действительности именно «англинская вольность», которую он так решительно отвергал, была основой экономического процветания государства, добиться которого он мечтал для России.

Собственно, об этом и пишет Мережковский, заставляя своих героев – царевича Алексея и его собеседника Езопку – размышлять о том, что «та Европа, которую вводил Петр в Россию – цифирь, навигация, фортификация, – еще не вся Европа и даже не самое главное в ней; что у настоящей Европы есть высшая правда, которой царь не знает. А без этой правды, со всеми науками, вместо старого московского варварства будет лишь новое петербургское хамство». Впрочем, не случайно этот эпизод романа заканчивается обращенными к Езопке неожиданно мудрыми словами Ефросиньи: «Что же здешнюю вольность хвалишь, так не вороньему клюву рябину клевать. Дай вам волю – совсем измотаетесь. Как же вас, дураков, не учить палкою, коли добром не хотите?»

Справедливости ради, надо заметить, что вряд ли стоит совсем уж отказывать Петру I в понимании значения гражданских свобод. Одно из первых нововведений, осуществленных им после возвращения в 1698 г. из Великого посольства, было преобразование управления городами, выделенного им в особую отрасль административного руководства и основанного в значительной мере на принципах самоуправления. Судьба этого нововведения чрезвычайно показательна. Городское самоуправление было в значительной степени мнимым, его основные функции сводились к исполнению фискальных обязанностей в отношении государства, а горожане зачастую смотрели на необходимость занимать выборные должности как на тяжкую повинность. Но постепенно взгляды людей менялись, и, когда в последней четверти XVIII столетия Екатерина II расширила функции самоуправления, это достаточно быстро дало свои плоды в виде появления структурированных городских обществ, развития городских культурных центров и пр. Но в том-то и дело, что на это требовалось время, что привыкание к свободе и приобретение умения ею пользоваться не происходит сразу, а Петру нужны были быстрые и осязаемые результаты.

Уже в постсоветское время взгляды на проблему крепостного права, а значит и на проблему несвободы, подверглись определенной ревизии. Крепостничество стали рассматривать как воплощение традиционных, патриархальных отношений в неиспорченном западным влиянием русском обществе допетровского образца, как благостное единение взаимных обязательств власти и народа. С гораздо менее эмоциональной и более научно обоснованной точки зрения возникновение и длительное сохранение крепостничества связано с природно-климатическим фактором, т. е. с неблагоприятными условиями ведения сельского хозяйства. Сторонники такой позиции видят в крепостничестве не только жестокую форму эксплуатации, но и систему «выживания на основе отношений патернализма в неблагоприятных условиях жизни российского социума» [97]. Наконец, довольно широкое распространение получила точка зрения, согласно которой само русское крестьянство ни экономически, ни морально не было готово к освобождению, и если бы это случилось, то вся экономика страны рухнула бы.

Опровергать первую из названных точек зрения бессмысленно, поскольку речь тут идет об убеждениях, о вере и в конечном счете о вкусах. Вторая позиция в силу свой научной обоснованности может быть предметом дискуссии. Так, небесспорными представляются сравнение климата Европейской России с климатическими условиями других стран и делаемые на этой основе выводы об исключительно неблагоприятных условиях хозяйствования в нашей стране. Если бы это было так, то Россия в лучшем случае могла бы лишь прокормить самое себя, но не стала бы на рубеже XIX – XX вв. снабжать хлебом всю Европу. Но главное, за подходом, основанным на признании главенствующей роли природно-климатического фактора в русской истории, просматривается не только весьма убедительное в ряде случаев объяснение многих ее явлений, но и все то же представление об отсутствии у человека свободного выбора.