Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе

Эти противоречивые отзывы порождали горячие споры, причем дело доходило чуть ли не до драки. Сторонники Москвы были настойчивы в своем мнении. Они высказывали даже надежду, что царю удастся победить несогласных с ним бояр и князей и что он правильно сделает, если удалит некоторых из них от двора.

Разговоров о Ливонии и о царе на этом депутационстаге было немало. Однако ни к чему существенному так и не пришли.

Решено было отправить посольство к царю с просьбою о прекращении войны в Ливонии и оказать денежную помощь прибалтийским немцам. Запрещение купцам ездить в Россию тоже можно записать в протокол, но запретить купцам плавание по морям не в силах не только депутационстаг, но и сам император.

С тем депутаты и разъехались. Время потекло обычным порядком. Герцоги и курфюрсты погрузились в свои дела, быстро забыв о Ливонии.

В итоге ни один из намеченных на депутационстаге пунктов не был выполнен. Благие пожелания остались в протоколах депутационстага.

Таяли туманы. Дышали прелыми травами луга.

Свет месяца чуть заметно серебрил верхушки рощ по песчаным обрывистым буграм. Желтая листва дубов, переплетаясь с кружевом красных, похожих на звезды кленовых листьев, воздушными чертогами раскинулась в предутренней мгле.

Пробиравшийся верхом на коне через лес Андрей Чохов невольно залюбовался тихим, безмятежным пробуждением осеннего утра. Вот на холме темная стройная ель начала немножко розоветь. Так юная послушница улыбается, разбуженная утренней истомой... Нет, нет! Прочь грешные мысли!

Андрей снял шапку и молитвою встретил зарю.

Было о чем молиться. По приказу царя Василий Грязной дал Андрею наказ. Не по своей воле пустился он в путь. Наказ тайный, никто не должен знать, зачем он, Чохов, едет в Устюжну-Железнопольскую. И в провожатые царь никого не велел брать. Подарил Грязной Андрею в дорогу легкую пищаль иноземного дела и острую саблю да сильнее всякого оружия – царскую охранную грамоту. Благословил: «Умри, но тайну не выдавай!»

Много всего пришлось претерпеть дорогою!

И с зверями встречался, убивал их; и с разбойничьими шайками сталкивался, распугивая их пищалью; и с нечистою силой схватки имел – побеждал усердною молитвою. Святые дни помогали! Конец листопада!.. Воздвиженский пост. А в эти дни воздвигаются две силы одна на другую, две силы: правда и кривда, «свято» и «несвято». Сильна власть лукавого! По его прихоти колеблется все стоящее за веру праведную и правду верную. Дрожит, колышется, сотрясается мать сыра земля. Но... скоро Воздвиженье, и все злое, неправедное, вся нечисть, вся кривда исчезнут... Так верит народ. Андрей с детства запомнил, что говорил ему отец. Он говорил, что воздвиженье правды наступит. Вот о чем напоминает людям этот праздник: правда победит кривду!

Как ни скрывался и ни прикидывался странником Чохов, а один старик, у которого в избе он заночевал, прямо сказал ему:

– Не простой ты! Видать сокола по полету, а добра молодца по походке.

Пришлось показать «опасную» грамоту.

Бородатый дядя почтительно приподнялся на скамье, поклонился парню.

– Так мне и думалось. Не простой ты человек. Добро, братец! Помогай царю против супостатов.

Это польстило Андрею. Всем понятно, какую особую милость оказал ему царь, доверив свое государево тайное дело. А заключалось оно в том, чтобы разведать в Устюжне, сколь железа сможет дать Устюжна Москве для ковки ядер, скоб судовых да гвоздей, ножей, опарочного и прутового железа.

Устюжна-Железнопольская славилась своими рудоискателями-копачами, литцами, кузнецами и оружейными мастерами. Железная руда, нужная для промыслов и обихода, добывалась здесь не только посадскими, но и крестьянскими, сельскими копачами.

Грязной приказал Андрею привезти с собою в Москву десятка два лучших литцов и кузнецов. Купить им в государев счет коней и вывезти их из Устюжны «конными и оружными».

Теперь, пробираясь лесами и полями, Андрей думал только об одном, как бы ему не осрамиться перед царем. Найдется ли в Устюжне столько изрядных кузнецов и литцов, кои не уступили бы литцам и кузнецам московским? Плохие мастера царю не надобны.

Совсем рассвело, когда Чохов, выбравшись из леса, увидел вдали какую-то церковь, окруженную рощей. Он направил свой путь туда. Около церкви обязательно должно бы быть селение или барское усадьбище!

Оказалось – монастырь, обнесенный высокою тесовою стеною. Андрей подъехал к ней, встал на коня и заглянул внутрь. Десятка два чистеньких изб, обшитых тесом, с крышами, покрытыми дерном. Нетрудно было догадаться, что эти кельи. Рядом с храмом – две бревенчатые звонницы. Одна поменьше, другая побольше.

У ворот толпились крестьяне, дожидаясь, когда их впустят во двор. Они сняли шапки и низко поклонились Андрею.

– Чего же вы тут, добрые люди, стоите?

– Да вот не пущают, батюшка... не пущают.

– Какой это монастырь-то, добрые люди?

– Бабий, батюшка, бабий... Прежде были тутотка и мужики... Ноне угнали их... За грехи угнали... Свой монастырь строят, скулят, без привычки...

Ждать пришлось недолго. Вскоре ворота открылись. Крестьяне повалили всей толпой прямо в церковь, широкую, приземистую, подновленную кое-где свежими бревнами.

Андрей соскочил с коня, узнал у привратницы, в какой избе живет игуменья. Попросил проводить. Две угрюмые старухи в дубленых полушубках молча повели его в глубь двора к большой, на сваях, избе. Указали пальцем на дверь и пошли обратно.

Привязал Андрей к дереву своего коня, поднялся по лестнице. Постучал. Дверь тихо отворилась.

Навстречу вышла вся в черном монахиня. Она тихо сказала Андрею, чтобы следовал за ней. В ее голосе Чохову послышалось что-то хорошо знакомое. Когда вошли в маленькую чистую горенку без окон и Андрей при свете лампад пристально вгляделся в лицо игуменьи, сердце его похолодело: он стоял растерянный, озадаченный.

– Боярыня?! – прошептал он в великом изумлении.

– Андрейка?! – дрожащим голосом спросила она.

– Точно, боярыня! Я – Андрейка, холоп ваш.

– Садись... Господи! Как ты попал сюда?

Сели рядом на скамью против икон. Встреча была такою неожиданною и невероятною, что ни он, ни Агриппина не могли начать разговор. Первое, что бросилось в глаза Андрею, – худоба и бледность ее лица. Ему стало так жаль Агриппину в этой мрачной, черной схиме, в этой темной келье, а не в боярской хоромине, что он еле-еле мог сдержать слезы. Голос все такой же кроткий, нежный и взгляд больших голубых глаз такой же детский, добрый, доверчивый.

– Царь-батюшка сослал меня сюда... Вотчину отписал на себя, а потом отдал ее дворянам...

– А дите? – как-то невольно вырвалось у Андрея. Он и сам испугался этого вопроса. – Покойник боярин дите ожидал... Радовался!..