Георгий Гулиа - Рембрандт

Он сказал, закрывая альбом:

– Человек должен занять свое место в жизни.

– Как это? – поинтересовался Рембрандт.

– А так! Занять – и все.

– Для этого надо знать – какое?

– Еще бы! Например: чем ты занимаешься?

– Я учусь. Вон там. – Рембрандт указал на четырехэтажный дом, который располагался неподалеку от главного здания.

– Значит, и ты здесь! Слушаешь умников, без конца склоняющих латинские слова?

– Пожалуй.

– У меня это увлечение, слава богу, проходит. Мое место вот здесь. – Ян Ливенс приподнял тетрадь выше головы. – А твое?

Рембрандт глядел в воду. Канал был неглубокий. Вода была чистая, было видно дно – чуть заиленное.

– Я еще не решил.

– А когда же ты решишь?

– Не знаю.

– Нет, – засмеялся Ян Ливенс, – так дело не пойдет. Вот, скажем, мои родители булочники, а твои?

– Мельники.

– Как? Мельники?

– Да. На берегу Рейна. Несколько миль отсюда.

– Тогда ты должен знать, что делает мельник, засыпая зерно в желоб, откуда оно попадает во власть жерновов. Мельник уверен, что зерно будет перемолото. Не правда ли?

– Еще бы!

– Вот так надо быть уверенным и тебе! Зачем ты рисуешь?

Этот Ливенс был боек на язык и немножко смутил Рембрандта.

– Я рисую… – начал было Рембрандт и осекся.

– Зачем?

– Разве это обязательно – зачем?

– Конечно! Не ради же того, чтобы пачкать бумагу. Как тебя звать?

Рембрандт назвался.

– А фамилия?

– Ван Рейн.

– Ого! Знатная фамилия.

– Нет, – возразил Рембрандт, – просто небольшая реклама. Чтобы не путали отцовские мешки с другими.

– Так вот, Рембрандт, ты должен твердо занять твое место в жизни. А просто так – это ни к чему.

– Разве ты уже занял?

– Наверно, займу.

– Каким же образом? – Рембрандт чувствовал себя несколько растерянным перед этим Яном, который казался явным выскочкой.

– Я хожу к самому господину Сваненбюргу. Ты должен его знать. Он живет недалеко отсюда. У него жена итальянка. Он привез ее оттуда. А в Италии изучал великих мастеров.

– И давно ты ходишь к нему?

– Нет, всего месяц. Если ты серьезно задумал рисовать – надо пойти к нему. Покажи мне тетрадь.

Рембрандт неохотно передал Ливенсу заветную тетрадь. Тот быстро-быстро полистал ее. Потом как бы одумался и снова принялся листать. Но уже медленнее. А потом сказал:

– Я не думал, что так… – Он внимательно посмотрел на Рембрандта. – И давно рисуешь?

– Нет, может, год. А может, два.

– Так не годится. Ты должен знать точно. Разве это трудно? Здесь я вижу отличные наброски. – Он вернул тетрадь. – Я живу близко. Мы можем пообедать у меня. А потом сходим к мастеру.

– Зачем? – Что-то мужицкое вдруг вылезло наружу: неуклюжее, медлительное, неуверенное в себе.

– Вот видишь? – сказал Ливенс. – Ты даже не знаешь, зачем идут к мастеру.

Рембрандт стал угрюмым. Его покоробила эта хватка нового знакомца. Надо же подумать, прежде чем идти к такой знаменитости, который побывал в Италии и у которого, должно быть, свои ученики, а может, целая школа.

– Надо решать, ван Рейн. Время не ждет. Скажу тебе откровенно: ты мне нравишься. Я по твоим рисункам вижу – твердая рука. И ты уже должен знать, чего тебе надо. А если не знаешь – то постарайся понять себя. И найти в жизни место твое…

Рембрандт был удивлен: этот Ливенс произносит свои слова или повторяет чужие? Во всяком случае, наверное, есть что-то верное в его настоятельных обращениях к нему, Рембрандту.

– А это удобно? – сказал он.

– Что?

– Идти к тебе, а потом – к нему.

– Идем, – настоятельно пригласил Ливенс.

Рембрандт колебался. А потом пробасил чужим голосом:

– Хорошо.

Он встретил ее у башмачника. Забежала по срочному делу: у нее сломался каблук. Это была крестьянская девушка – кровь с молоком. Башмачник – такой расплывшийся от излишнего потребления селедки и пива – взял ее ножку в свои ручищи и не отпускал. Он говорил:

– Такая ножка – и такая туфелька! Что же делать?

У него лоснились глаза. А она хохотала, держа в руках тяжелую корзину с провизией.

– Молодой человек, – сказал башмачник, – на твоем месте я бы взял у девушки эту ношу.

– Она тяжелая, – сказала девушка.

Рембрандт протянул руку, и девушка обожгла его взглядом-молнией.

– Не отдает корзину, – проговорил он виновато.

– А вот и отдам! – сказала девушка.

Рембрандт подивился ее игривости. Сколько ей лет? Двадцать? Или меньше?

Башмачник принялся наконец за ремонт каблука. Рембрандт отвел глаза, чтобы не видеть маленькой, такой удивительной ножки. Кто она все-таки? Он упер взгляд в мостовую.

– Молодой человек! – вскричал башмачник. – На твоем месте я бы не туда глядел. Ты понял меня, господин студент?

Она хихикнула при слове «студент». Это его немного задело. Что тут смешного? Или она вообще хихикает невпопад? Дурочка, что ли?

– На меня смешинка напала, – сказала девушка. – Я смеюсь с самого утра. Как бы не расплакаться к вечеру.

– Не расплачешься, – успокоил ее башмачник. – Скорее кто-нибудь через тебя расплачется.

– Как это – «через тебя»? – улыбнулся Рембрандт.

– А так! Очень просто. Ты что, нашего языка не понимаешь? Или у тебя от латинского ум за разум зашел?

– Не зашел, – буркнул студент.

Башмачник обул девушку, а мелочь бросил в шкатулку.

– Господин студент, изволь проводить девушку. Слышишь?

– Не глухой, – сказал Рембрандт, позабыв, зачем, собственно, зашел в мастерскую.

Она расправила юбку, убрала локон под белоснежный чепчик и засеменила рядом с ним.

– Как вас зовут? – спросила она весело.

Он назвал свое имя, да так невнятно, что девушка переспросила.

– Ну, Рембрандт, – сказал он, глядя себе под ноги.

– А меня Маргарета.

– Красивое имя.

– Что вы сказали?

– Ничего.

– Нет, вы что-то сказали, – пристала она.

– Красивое имя, говорю. Вам далеко шагать?

– Мне? – Маргарета удивилась. – Я же не солдат, чтобы шагать. – И хихикнула.

– Вам не идет хихиканье, – сказал он резко.

Она надула губки. И они пошли молча. Он остерегался смотреть в ее сторону.

– Я живу в этом доме. Отдайте корзину.

Он молча повиновался.

– Спасибо!

Он почему-то засопел. Как бычок.

– Я часто гляжу на улицу. Вон из того окошка в первом этаже. – Она не торопилась домой.

– Которое занавешено? – выдавил он из себя.

– Когда я дома – занавеска раздвинута. Она из двух половинок. А вы бываете на этой улице?

– Буду бывать, – сказал он чужим голосом.

– До свидания, господин Рембрандт. Это ваша фамилия?

– Нет, имя.

Она была бесстрашная. Говорила с ним свободно и даже вызывающе.

Он резко повернулся и ушел. Чуть не побежал.

Рембрандт не удержался: рассказал об этой встрече Ливенс. Признался, что по сравнению с ней выглядел настоящим чурбаном.