Димитр Димов - Табак

Ирина закрыла окно: ей захотелось спать. Люминал начал действовать.

Пройдя мимо запущенной теннисной площадки, Павел подошел к кирпичной ограде, которая отделяла задний Двор виллы от склона, поросшего соснами. Он ловко перемахнул через ограду и спустя минуту был уже в лесу, густом и непроглядно темпом даже в эту лунную ночь. Крик совы, страшно напоминающий человеческий голос, звучал все настойчивее.

Павел негромко свистнул два раза.

– Пароль! – хрипло выкрикнул кто-то из темноты.

– Девять, – сказал Павел.

– Пятьдесят четыре.

Но этого оказалось недостаточно, и Павла спросили строгим голосом:

– Где находится Тегеран?

– На Рыбачьем полуострове, – ответил Павел.

Наступило молчание: по-видимому, неизвестные колебались.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Павел.

– Иди сюда, – послышалось в ответ.

Метрах в десяти от него, между сосен, в зарослях папоротника, вспыхнул слабый свет фонарика с истощенной батарейкой, и тьму прорезал снопик желтоватых лучей. Павел пошел на огонек. Люди, которые вышли ему навстречу, не знали, кто он. Да им и не положено было знать это. Им только приказали отвести его в штаб оперативной зоны, где он должен был ознакомиться с обстановкой и Припять командование отдельной бригадой, которая действовала в Южных Родопах и время от времени входила в контакт с красными отрядами ЭАМ. [52]Задание это было трудное и ответственное, по партия рассчитывала на Павла. Нелегко было согласовывать действия греков и болгар даже тогда, когда и те и другие были коммунистами. Они подозревали друг друга в неискренности, и виной тому были многовековое прошлое этих двух народов. Павел знал, какие предстоят трудности, но пока не задумывался о них.

Слабенький фонарик вспыхнул еще раз и потух: его обладатель бережливо расходовал скудный остаток энергии. Павел зажег свой фонарик со свежей батарейкой и синей лампочкой, свет которой нельзя было заметить издалека. И тут он увидел нескольких человек: они залегли в папоротнике, готовые выстрелить по первому знаку. Дула их автоматов смотрели па него угрожающе, словно зловещие маленькие глазки. Стрелки расположились веером – так, чтобы в случае неожиданного нападения держать под обстрелом не менее трех направлений.

– Он? – спросил владелец фонарика, направив его анемичный свет в лицо Павлу.

– Он самый! – ответил женский голос.

– Откуда ты меня знаешь? – спросил Павел.

Женщина не ответила. Павел с удовлетворением понял, что товарищи из штаба прислали за ним людей молчаливых и опытных.

Они обменялись еще несколькими словами, также чуть слышно. Потом партизаны встали, и все потянулись гуськом вверх по крутому склону. Мокрая и скользкая хвоя осложняла и без того трудный подъем. Все молчали – из предосторожности, от усталости или из-за плохого настроения. Спустя полчаса они вышли из тени, которую вершина горы отбрасывала на склон, и мрак поредел. Сквозь ветви сосен пробивался серебристый лунный свет, и в этом чахлом свете Павел все-таки смог различить силуэты своих спутников. Их было четверо – трое мужчин и одна женщина, невысокая и сухощавая, но проворная, как ласка. Она была одета по-мужски, и только пышные волосы отличали ее от мужчин.

Человек с фонариком шел впереди и вывел маленький отряд на горную тропу. Идти стало удобней. Они ужо далеко отошли от дачного поселка, и им больше но грозила опасность наткнуться на секретные посты, охраняющие резиденцию царя. Над тропой, что вилась между соснами, показалась узкая полоска неба, и стало светлее. В лесу царила полная тишина, в холодном воздухе стоял запах озона и смолы.

Павел шел в нескольких шагах позади женщины. Уже светало, и он теперь видел в предутреннем сумраке, что па пей была брезентовая куртка защитного цвета, потертые брюки-гольф и полуботинки на резиновой подошве, в которых она ступала бесшумно и легко, как волчица. Когда же она повернула голову, Павел увидел в профиль ее лицо – исхудалое, заострившееся и настороженное, как у всех нелегальных. На вид она была не первой молодости.

– Ты сегодня слышал радио? – внезапно спросил человек с фонариком, оглянувшись.

Вопрос был задан вполголоса, и Павел его не расслышал.

– Мичкин спрашивает, слышал ли ты сегодняшнюю сводку Советского информбюро, – объяснила женщина.

– Нет, – ответил Павел. – Я был занят.

– Это мы видели, – заметила женщина саркастическим тоном.

– Что ты видела? – спросил Павел.

Он не получил ответа. Женщина отстала от спутников и, наклонившись, принялась завязывать шнурки своих полуботинок. «Занозистые ребята!» – решил Павел. Потом подумал, что они ведь скитаются но горам, как голодные, загнанные звери, и поэтому трудно ожидать от них любезного обращения. Может быть, они видели в освещенном окне его с Ириной и разозлились. Но что бы они ни видели, это их не касалось.

И все же ему было немного стыдно при мысли о том, что могут подумать про него товарищи. Этот вечер смутил и расстроил его. Ирина даже переодеться ему помешала. Свою походную одежду он принес в узле, который сунул под мышку, как только услышал сигнал товарищей. Ни разу в жизни он не выполнял партийного поручения так неаккуратно. История гибели Стефана казалась ему чудовищной, и он с трудом верил в это. Л что, если женщина просто хотела отвлечь его внимание от подозрительной печати гестапо в паспорте? Но, хоть Ирина и не заслуживала доверия, ей удалось разжечь в Павле давнюю ненависть к Борису. Ее рассказ ничуть не противоречил тому, что Павел слышал о смерти Стефана, и верно отражал характер среднего брата. Уже в детстве Борис был нелюдимым, озлобленным, уже тогда в нем жила эта холодная, расчетливая подлость. Однако, несмотря на все это, история Стефана казалась Павлу невероятной.

Еще долго он шел, поглощенный скорбными мыслями об умершем брате. Но вот образ Стефана побледнел, и Павел снова вспомнил Ирину. Не часто приходилось ему видеть таких красавиц и па родине и на чужбине. Душа ее, конечно, была развращена, но в красоте ее чувствовалось что-то здоровое, теплое и нежное, что-то чуждое миру, в котором она жила. Затем он опять вспомнил про отметку в ее паспорте и обозлился. Ко всем чертям эту бабу!.. Очень неприятно, если товарищи видели ее в окне.

Человек, которого звали Мичкиным, махнул рукой и, внезапно свернув, стал подниматься по склону пади. Снова начался крутой и утомительный подъем, который затянулся на целый час. Женщина то и дело скользила, падала па колени и всякий раз жалобно и сердито вскрикивала. Павел вернулся к ней, чтобы подать ей руку, но женщина сама встала на ноги, отказавшись от помощи. Она была вооружена всего лишь крохотным никелированным револьвером, который висел на веревочке у нее на шее. Женщины из другого мира носят так на цепочке золотые часики. Ее маленькое, усеянное веснушками лицо не было ни безобразным, ни красивым. Оно было бы миловидным, если бы на нем не застыла сердитая гримаса, вызванная частыми падениями, и если бы взгляд ее серых, почти бесцветных глаз не был таким пронзительным.