Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

Но батюшка не собирается позволять им сбежать так просто.

— Я обязательно должен вас сопровождать, милорды, — заявляет он с подобием дружеской улыбки.

— В этом нет необходимости, милорд, — уверяет его Арундель.

— Я, черт возьми, иду с вами! — кричит батюшка, но у Пемброка готов для него ответ: — Если вы покинете королеву, милорд, то у нас не останется иного выбора, как только велеть вас немедленно казнить, — парирует он.

Батюшка взрывается бешенством:

— Как вы смеете судить меня с позиции высокой морали и обвинять меняв том, что я покидаю королеву? Я единственный среди вас, кто ей действительно предан. Но вы загнали меня в угол, и я не хочу, чтобы меня обвиняли в измене, хотя ею и не пахнет. И я вас предупреждаю: если вы вскоре не вернетесь, с вами со всеми будет то, чем вы мне только что угрожали.

— Это вряд ли, милорд, — говорит Винчестр. — Но не беспокойтесь, мы вернемся до полудня.

Вечером Генри приходит ко мне в спальню. Он чуть не плачет. Это меня и вправду пугает, ибо я никогда прежде не видела его таким несчастным, даже когда умер наш сын.

— Что случилось? — спрашиваю я в тревоге.

— Предатели, чертовы предатели, будь они прокляты! — кричит он.

— Кто предатели? — В моем голосе звучит страх.

— Члены Тайного совета, моя дорогая. Они так и не пошли к французскому послу. Дураку было ясно, что это все блеф. Но что они сделали вместо того? Негодяи устроили какое-то секретное совещание, а затем отправились в собор Святого Павла вознести благодарность за спасение королевства от мятежа. Какого мятежа, спросишь ты?

— Они присягнули Марии? — У меня по спине пробегает ледяная дрожь.

— Нет, но — да помилуй их Боже — они имели наглость заказать в соборе католическую мессу. Ты представляешь?

— О Господи! — стенаю я. У меня такое чувство, что мир начинает рушиться вокруг нас.

Генри порывисто заключает меня в объятья.

— Что бы ни случилось, ты должна помнить: я хотел как лучше, я пошел на это ради нас, ради Джейн и ради Кэтрин, — шепчет он. — Я и подумать не мог, чем все обернется. Нортумберленд казался непобедимым, а его план беспроигрышным.

— Я тебе верю, — вяло отвечаю я. Затем во мне заговаривает мой прагматизм. — Нам нужно покинуть Тауэр, пока это возможно, и забрать с собой Джейн.

— Нет. Лучше подождать, посмотреть, что будет дальше. Если лондонцы выступят за Марию, нам будет безопаснее находиться в Тауэре. Ты же знаешь, настроение толпы непредсказуемо.

— По крайней мере, нам нужно предупредить Джейн о том, что происходит.

— Не сейчас. Ничего ей пока не говори. Она сама вскоре все узнает. Пока что она держалась молодцом, но эти последние новости могут оказаться последней каплей. Самая надежная ее защита — это ее юность и невинность.

— Мария, конечно, примет это во внимание? — Впервые до меня доходит, что для нашей дочери, равно как и для всех нас, происходящее может иметь серьезные последствия.

— Я верю, что она проявит снисхождение к своей родне, — отвечает Генри.

— Молю Бога, чтобы это было так, — с жаром говорю я.

Мы глядим друг на друга в тревоге и волнении.

— У миссис Андерхилл ночью начались роды, — объявляет миссис Эллен.

Миссис Андерхилл — жена одного из стражей Тауэра. Я поднимаю голову от книги.

— Может быть, она уже родила. Сходите, пожалуйста, и узнайте.

Ожидание рождения этого ребенка стало лучиком солнца в мрачном мире. Я не могу никому признаться, но мне очень хочется увидеть и, возможно, подержать на руках новорожденного младенца.

Миссис Эллен не нужно долго уговаривать. Задумчиво глянув на меня, она уходит, но вскоре возвращается в компании гордого, но немного смущенного мистера Андерхилла.

— Родился здоровый мальчик! — говорит она мне.

Я улыбаюсь и подаю стражу руку для поцелуя.

— Мои поздравления, мистер Андерхилл. Когда ваша жена отдохнет, мне бы хотелось навестить ее и ребенка.

— Благодарю вас, ваша светлость, — бормочет страж с запинкой. — Я… то есть… мы думали… не позволили бы вы крестить мальчика Гилфордом, в честь вашего супруга?

— Конечно, — охотно разрешаю я, хотя мне думается, что в последующие годы это имечко не порадует семейство Андерхилл.

Мистер Андерхилл все не уходит; он стоит, теребя в руках шапку.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я.

— Э-эээ… Ваша светлость, прошу прощения… — мычит он, — но я хотел попросить вас еще об одном одолжении. Не окажете ли вы нам великую честь, став крестной матерью? Крестины сегодня вечером, в церкви Святого Петра-в-оковах в Тауэре.

— С радостью, — сияю я.

Когда он уходит, я замечаю, что у миссис Эллен озабоченное выражение.

— Что-то случилось? — интересуюсь я.

— Да нет, наверное, ничего. Меня просто удивило, когда я шла к Андерхиллам, что во дворце так тихо. Вы знаете, парадные залы в Белом Тауэре совершенно пусты. И куда все подевались?

— Вы совсем никого не видели?

— На лестнице я встретила архиепископа Кранмера и его капеллана. Я думаю, что если они тут, то остальные члены совета, должно быть, тоже.

— Да, должно быть, — соглашаюсь я, но безо всякой уверенности.

Обед проходит тихо, в моих личных покоях. Никто не торопится составить мне компанию за трапезой. Миссис Эллен снова выходит и по возвращении сообщает, что по-прежнему нигде никого нет.

Стоит удушающая жара, и дневные часы тянутся бесконечно долго. Затем внезапно, после пяти, колокола городских церквей начинают радостный перезвон, и слышатся далекие крики. В открытое окно я вижу дымки, поднимающиеся над крышами, и реку, забитую судами.

Появляется лакей и объявляет, что ужинать подано. Усаживаясь под королевским балдахином в пустом тронном зале, я с дрожью думаю, сообщат ли мне вскоре о причинах дневного переполоха. Хотя я, кажется, уже и сама о них догадываюсь.

В обоих случаях я оказываюсь права. Мой батюшка, в сопровождении троих дворцовых стражей, врывается в зал и, не оказав мне никаких знаков почтения, начитает срывать королевский балдахин у меня над головой. Ошметки слежавшейся пыли летят в мою тарелку.

Я таращусь на него, ничего не понимая.

— Джейн, ты больше не королева, — заявляет он мне без предисловий. — Лондон выступил за леди Марию. Отправляйся в свою комнату и сиди там. Сними королевское платье. Отныне тебе придется довольствоваться жизнью частного лица.

— Этого-то я всегда и хотела, — говорю я. — Ничто не доставит мне большего удовольствия.

Он взирает на меня с некоторым удивлением:

— Странно, что ты так спокойно воспринимаешь это бедствие.