Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

Поездку пришлось отменить. Советники сообщают мне, что после участия в утомительной череде публичных выступлений и щедрых увеселений здоровье короля не выдержало и надломилось. Боясь, что его величеству осталось недолго, они вызвали меня из Лондона, где я, в отсутствие короля, был занят государственными делами.

Прибыв с Солсбери, я ужасаюсь виду Эдуарда. Когда в конце июля он отбывал в поездку, он, казалось, был совершенно здоров, крепок, как всегда, и румян. А теперь, всего месяц спустя, он напоминает призрак, тощий и бледный, так что даже самые сдержанные из его подданных начинают говорить об этом вслух.

Я низко кланяюсь, стараясь не выдать своего смятения. Видимые признаки могут означать многое, и мне нужно время, чтобы все обдумать. Однако я тотчас же овладеваю собой и заботливо произношу:

— Мне очень печально видеть, что ваше величество нездоровы.

— Это не имеет значения, милорд, — отвечает король утомленным голосом.

— Возможно, вашему величеству следует вернуться в Лондон, — предлагаю я.

— Я не могу разочаровать своих добрых подданных. Некоторые из них ради меня взяли на себя большие хлопоты и затраты. Король не должен поддаваться слабости. — Он кашляет.

— Должен, когда от этого зависит судьба королевства, — твердо говорю я. — Если ваше величество, настаивая на продолжении поездки, рискует заболеть, то он пренебрегает своим долгом перед подданными и истинной верой. Сир, ваши советники обеспокоены, и я тоже встревожен состоянием вашего здоровья. Должен вам напомнить, что вашей наследницей является леди Мария. И ради Англии и Церкви я умоляю вас вернуться домой и отдохнуть.

Остальные присутствующие лорды поддерживают мою просьбу, и король, сознавая, что побежден, благосклонно уступает:

— Но, пожалуйста, пусть наши секретари напишут тем, кто был нами разочарован, и передадут наши искренние извинения за наше отсутствие.

— Все будет исполнено, — заверяю я его. — А сейчас вы должны отложить все дела и лечь в постель.

Он с облегчением поднимается с трона и медленно бредет в свои личные покои. У дверей он останавливается:

— Благодарю вас, милорды. Признаюсь, никогда в жизни еще не чувствовал себя так плохо.

Мы в Виндзоре. Несмотря на покой и хлопоты целой команды королевских врачей, которых болезнь его величества ставит в тупик, состояние Эдуарда только ухудшается.

Желая любой ценой исцелить его, я посылаю в Италию за выдающимся и знаменитым врачом и астрологом Джироламо Кардано, чтобы он приехал в Англию и осмотрел короля. Кардано вскоре прибывает, беседует с врачами и исчезает в королевской спальне, где остается в течение часа.

Врачи стоят, сбившись в кучу и не сводя глаз с двери, и тихо переговариваются, так что я не могу расслышать, что они говорят. Может быть, они не все мне сказали? Или слишком напуганы, чтобы признаться в своих страхах? Или не хотят обнаружить свое невежество?

Мы с доктором Кардано сидим лицом к лицу в моем кабинете, где вершатся самые секретные дела королевства.

— Вы можете говорить откровенно, — произношу я по-латыни, признательный ему за то, что он бегло изъясняется на этом языке.

Повисает зловещая тишина.

— На меня большое впечатление произвели необыкновенные добродетели и исключительные совершенства его величества, что может быть только даром Божьим, — начинает доктор. — У меня не хватает слов для похвал: он достойнейший из правителей, несмотря на столь юный возраст. Такой зрелой мудрости, ума и королевской манеры держаться мне встречать еще не приходилось.

— Да-да, — нетерпеливо обрываю его я, — но что же в отношении здоровья его величества?

Улыбка Кардано исчезает.

— Боюсь, что мир не заслуживает такого идеала, милорд. Мне больно вам об этом говорить, не могу выразить, как глубоко я сожалею, что у короля наблюдаются все симптомы чахотки.

У меня такое чувство, будто чьи-то холодные пальцы щекочут мне спину.

— Должен вам признаться, — продолжает он, — что, прежде чем посетить его величество, я позволил себе составить гороскоп, хотя мне известно, что у вас в стране такие вещи запрещены. Но клянусь, я сделал это лишь в интересах диагностики. И там я узрел тревожные знаки, и когда был допущен к королю, увидел в его лице несомненные признаки ранней смерти. Эту болезнь нельзя исцелить. Его жизненные силы истощатся, и он умрет.

— Когда? — не выдерживаю я.

— Нельзя сказать наверняка. Через несколько месяцев, но не позднее, чем через год. — Он склоняет голову.

Я сижу молча, переваривая эти ужасные известия и чувствуя, что за один миг постарел на десять лет. Но сейчас не время жалеть себя. Я должен обеспечить свои интересы и выиграть время. Я говорю врачу:

— Совет захочет услышать о результатах вашего осмотра. Позвольте вам напомнить, что в Англии предсказывать смерть королю считается изменой. — Я многозначительно улыбаюсь. — Говорите что угодно, любые банальности, скажите, что его величеству требуется время на выздоровление, но я вас предупреждаю: ни намека на серьезность его недуга. Если вам удастся усыпить их страхи, вы будете щедро вознаграждены и сможете поздравить себя с тем, что оказали мне добрую услугу. Потому что главное, в чем я сейчас нуждаюсь, и в чем нуждается королевство, и в чем нуждается Церковь Англии — это время.

Отдохнув несколько недель в Виндзоре, король отправляется в Хэмптон-корт на празднование своего пятнадцатилетия. Наша семья приглашена на прием, устроенный в большом зале короля Генриха — строгом, с величественными готическими сводами.

Благодаря нашему родству с королем, мои родители (а следовательно, и я) в числе немногих избранных, кто осведомлен о том, насколько серьезна болезнь короля, и мы поклялись держать это в тайне. Тем не менее до сегодняшнего дня я воспринимала это несчастье как-то отвлеченно, но сейчас, глядя на его величество со своего конца длинного стола, я с ужасом отмечаю, как горят его впалые щеки, как распухли его члены. Более того, судя по взглядам украдкой и встревоженным лицам остальных гостей, они тоже поражены. Я наблюдаю, как мой бедный кузен гоняет по тарелке почти не тронутую еду, как время от времени, держась одной рукой за грудь, он кашляет в тонкий батистовый платок, который держит в другой; и мне удается даже разглядеть, что платок, отнятый ото рта, запятнан кровью. Хриплый кашель, раздирающий грудь, не дает ему говорить.

Обернувшись к миледи, я шепчу:

— Сударыня, боюсь, что его величество болен гораздо серьезнее, чем можно было представить.