Степан Злобин - По обрывистому пути

Студенты создали вместе с профессорами комиссию, которая решила обратиться к министру Ванновскому с протестом против статьи в «Гражданине» и со своею программой:

«Возвращение в учебные заведения всех студентов, уволенных в прошлом году и до сих пор ещё не возвращённых к нормальным занятиям.

Отмена национальных ограничений при приёме в университет и другие учебные заведения, в частности — отмена еврейской нормы.

Допущение женщин в университет на равных началах с мужчинами».

Для всей здравомыслящей части русского общества эта программа не была предметом дискуссий. Её пункты казались настолько сами собой разумеющимися, настолько минимальными и вытекающими из простого здравого смысла, что никому и в голову не приходило сомневаться в немедленном положительном решении со стороны правительства.

Но молодежи и всей вообще интеллигенции вскоре пришлось ощутить новое разочарование.

Приезд в Москву вновь назначенного министра просвещения генерала Ванновского привел студентов к окончательному убеждению в том, что от министра нечего ждать ничего прогрессивного.

Не прошло и недели после того, как бесплодно закончились досадные переговоры с восьмидесятилетним генералом Ванновским, когда в Москве получены были сведения о проезде на юг через Москву высланного из Нижнего Максима Горького. Толпы студентов в сотни человек в этот день метались по городу от вокзала к вокзалу, чтобы не пропустить дорогого писателя, сказать ему теплое слово в напутствие.

Но правительство не впустило писателя даже в черту Москвы.

Миновало еще десять дней, и вспыхнула демонстрация молодежи в честь Добролюбова у памятника Пушкину: Юля и Аночка были и здесь и вместе со всеми пели «Вечную память» Добролюбову, сорок лет со дня смерти которого исполнилось в этот день; крепко держась под руки в пятисотенной толпе молодежи, окруженной полицией, они шли потом по Тверской с революционными песнями; к дому генерал-губернатора.

И какой же подъём испытывала при этом Юлия Николаевна, чувствуя себя частицею этой демонстрирующей толпы. Из женщины, на которой лежат заботы о муже и о семье (хотя фактически она и не знала этих забот), ода превратилась опять в юную девушку, почти в девочку, в такую же, как окружавшие её курсистки…

У дома генерал-губернатора полиции удалось разделить толпы демонстрантов на несколько мелких групп и рассеять.

Юля и Аночка возвратились по своим домам, но на следующий день стало известно, что в Столешниковом переулке на отрезанную полицией кучку студентов выскочили из засады жандармы, избили и похватали около тридцати человек, которых затем обвинили в подстрекательстве и предводительстве толпой…

Глафира Кирилловна отчитала Юлю за неосторожность, уверяя ее, что она должна беречь себя ради мужа и матери, и взяла с неё слово не лезть больше в уличную толпу.

В числе арестованных в Столешниковом оказались и Федя Рощин, и снова рязанцы Коля и Миша, и еще четверо из студенческих главарей.

Всего за несколько дней до этого они возобновили заседания Исполнительного комитета объединенных землячеств, в котором Аночка по традиции оказалась в роли секретаря. И вдруг все опять попало под угрозу развала.

Аночка немедленно объехала квартиры товарищей по Комитету землячеств, погнала по адресам и Юлию и собрала у себя сохранившихся членов Комитета для обсуждения дальнейшей работы. Неожиданно заявились Федя и Коля, только что освобожденные из жандармского.

— Из пасти львов и крокодилов! — провозгласил Федя. — Здравствуйте, коллеги. На председательском месте Аночка? Очень рад, уж вы оставайтесь сегодня, — настоял он.

Аночка вспыхнула от смущения.

— Мы обсуждаем сегодня выпуск второго номера нашего «Бюллетеня», посвященного, гонениям полиции на Добролюбова и Максима Горького, как представителей русского честного и свободного слова, — сказала она, раскрасневшаяся от волнения.

Теперь, когда Федя и Коля сидели здесь же, ей было неловко вести собрание.

— Из материалов уже поступила передовая статья о беседах с министром, рассказ «Как мы ходили встречать Максима Горького», стихотворение «Царство тьмы», посвященное Добролюбову, — торопливо докладывала она, перебирая лежавшие перед нею бумаги.

— Есть письмо о проводах Горького в Нижнем, — добавила представительница нижегородцев на Высших женских курсах, выкладывая на стол мелко исписанный листок.

— Прибавим «Как нас атаковали жандармы», — заявил Федя. — Еще не написано, но сегодня же сделаем.

Началась подобная прошлогодней бурная жизнь, и Аночка совсем забыла Юлю Баграмову, посаженную Глафирой Кирилловной под домашний арест.

Юля возвратилась к своим переводам при поощрении тётки, которая довольно широко была знакома с писателями и редакторами. Глафира Кирилловна предпочитала, чтобы ее племянница в свободное время занималась «изящной литературой», а не студенческими демонстрациями.

Кузина профессора Лупягина принимала по четвергам у себя в гостиной поэтов и художников-декадентов, адвокатов, журналистов и даже каких-то сектантов-мистиков. В доме у этой дамы Юля познакомилась с издателем эстетического журнала «Икар».

— «Икар» — это символ всего человечества, бедного мечтающего человечества, — говорил за столом сосед Юлии Николаевны, издатель, маленький толстячок с лысиною, вокруг которой остатки волос сходились подобием лаврового венка на «высоком челе». — Сломанные крылья и в предсмертном бреду мечта о полете — вот всё, что таим мы в сердце, как самое прекрасное! И наш знаменитый босяк, прославленный певец российского люмпена… как он ни стремился стать писателем грубых дней, он тоже не смог.

продекламировал он возвышенно, прищурив мелкие бегающие глазки. — Так мы мечтаем всегда о полете, но падаем вниз, на скалы, ломая крылья… А сегодняшняя пылкая молодежь, а вчерашние мечтатели и герои?! В этом прекрасная радость юности — в стремлении к полету и неизбежном падении и гибели самых смелых. Литературная жизнь — это тоже полет над буднями. Бросайтесь смелей со скалы к небу, к солнцу… Вы говорите — у вас нет смелости? Приходите к нам. Мы дадим вам тему. Приносите мне ваши опыты переводов…

Смешной толстяк совсем не произвел на Юлю впечатление мечтателя о полете. Особенно после ужина, когда он усиленно жал руки приехавшему с опозданием, как говорили, денежному тузу, который снабжает кредитами декадентские предприятия.

Когда Аночка исчезла в буре событий и перестала бывать у нее, Юля вспомнила о предлагавшемся покровительстве издателя и поехала в редакцию на Кузнецкий.