Степан Злобин - По обрывистому пути

— Я имею в виду, — мы, студенты. Только, если мы будем одни, нас легко задавят.

— Н-да, — сказал он, — против вас нынче травля большая идет и хитрая травля. В прошлом году они испугались, что мы вместе с вами. Обращение принесли? — деловито спросил он.

Аночка подала письмо, и Савелий Иванович придвинулся ближе к лампе, у которой Маня, не вмешиваясь в беседу, привычными движениями нанизывала бумажные лепестки на мягкую проволоку.

— Вот розочки славные будут, по восемь копеек за штуку, а мальвы никак не дешевле шести, — громко заговорила Маня, обращаясь к Аночке на случай, если прислушаются соседи.

— А фиалки букетиком или поштучно? — спросила Аночка.

— Десять штучек в пучке с парафинной пропиткой, совсем как живые, дождя не боятся нисколечко. Ну, конечно, нужна осторожность. Очень хрупкий товар. На той неделе атласные будут.

— А краешки осыпаться не станут? — продолжала Аночка, не умея как следует продолжать разговор о цветах.

— Французский атлас обещали, нисколько не сыплется. Я уж тянула, вот так, двумя пальцами, краешек.

Пока они обсуждали достоинства разных цветов, Савелий Иванович прочитал письмо.

— Умно и без лишних слов, — одобрил он, подавая листок Аночке. — А ты щебечи, щебечи, выхваляй товар! — негромко обратился он к Мане.

— Вот и считайте, — за розочки по восемь, за фиалочки по пятиалтынному за букетик… Нет, те, из атласа, дороже будут, атлас-то французский! — заливалась Маня сама по себе.

— Вот и считайте — на фабрику Шмита штук пятьдесят, на завод Грачева тоже полсотни, — подсчитывал вполголоса новый знакомец на ухо склонившейся к нему Аночке. — Мамонтовцам надо полсотни, на завод Морис — Пальма столько же… — Он усмехнулся. — Вот и пальцы все вышли, — сказал он, показывая четыре загнутых. — Теперь на другой руке: на фабрику Миллера — тоже полсотни, брестским железнодорожникам — тоже… А Прохоровку забыли! К ним меньше сотни никак. Одним словом — полтысячи.

— У вас есть повсюду знакомые? — наивно спросила Аночка.

Савелий Иванович с чуть заметной усмешкой посмотрел на нее.

— Эх ты-ы, Нюра! — сказал он. — Говорю — приноси. Когда обернетесь?

— Дня через три, — сказала Аночка.

— Дня через три как раз будут атласные, — подхватила Маня. — Лаковых брать не советую. Они под дождём полиняют. Вот кабы китайский лак, крепкий, — вот тот не слиняет. Он и дождя не боится… Пожалуйста, дня через три…

Сходка была назначена на девятое февраля, но в последние дни озверелая жандармерия не смыкала ночами глаз, оцепляла целые кварталы для обыска, и в квартире, где печатались прокламации, вдруг, оказалась засада. Провал!

Вечером восьмого числа Аночка собиралась к Мане, сказать Савелию, что письмо провалилось. И вдруг у Никитских ворот, когда она шла от университета, кто-то в бобровой шапке и богатой шубе радостно схватил её под руку:

— Вот и поймал!

Аночка испуганно отшатнулась и чуть не вскрикнула, пока разглядела лицо «незнакомца». Это был рыжебородый Иван Иванович, но не в своей обычной студенческой форме.

— Идёмте от фонарей на Никитский бульвар, — коротко позвал он. И когда они повернули за угол, вынул из-под полы шубы свёрток с какой-то книгой. — Выручил. Вот пятьсот штук! Фокус-покус и чёрная магия!

— Да ведь там же засада! — прошептала удивленная Аночка, поняв, что в руках у нее готовые прокламации.

— Тщетны россам все препоны! — засмеялся рыжебородый. — Впрочем, молодцами оказались товарищи, которые делали это дело. Их всех посадили, а ровно за двадцать минут до обыска они отослали тысячу штук — куда бы вы думали? Под покровительство Трепова, в зубатовскую читальню! Пятьсот направлены по другому руслу…

Аночка рассмеялась.

— Значит…

— Значит, революционер должен найти дорогу к рабочей массе через любое русло… И значит ещё, что я вас перехватил как раз вовремя. Гнался на лихаче… Желаю успеха. Но надо добиться еще вот что. Мы призываем рабочих на девятнадцатое, но завтра на сходке в университете нас будут ловить — это известно из верных источников. Одним нам не вырваться из кольца. Вот если бы рабочие нам помогли, подошли бы к университету с фабрик. До вечера мы всё равно продержимся сами, а если вечером нагрянут рабочие…

— Понимаю. Скажу, но… — Аночка осеклась и умолкла.

— Да, да… «но»! И сам понимаю, что надо было подумать об этом раньше… Я вас попрошу добиваться, все же от известного вам товарища, чтобы рабочие поддержали нас завтра. С такими связями, как у вас… — значительно сказал Иван Иванович.

Аночка забежала к себе домой и снова заняла у Ивановны спасительный старый платок. Савелий уже дожидался ее у Мани.

— Ну что же, машина пойдёт. До свиданьица, — простился было Савелий.

— У меня к вам ещё поручение, — робко сказала Аночка и изложила все то, что сказал ей Иван Иванович. В разговоре она случайно назвала его имя, и тотчас в глазах у её собеседника смешливо блеснул огонёк.

— Мало ли на свете Иванов Ивановичей! — оправдывалась она в ответ на невысказанный упрек.

— Может, и много, но такой, как ваш рыжий, ручаюсь, только один, — сказал тот.

— Я разве сказала, что рыжий? — растерянно пролепетала она.

— Небось, небось, Нюрочка, не сказала, я, может, раньше ещё и сам догадался, — ответил Савелий. — Я понимаю, что надо вас выручать, но трудно… Хотя бы в листовке было написано, а то… Ну ладно. Раз сказано — надо завтра, то завтра! И время терять вам нельзя. Попытаюсь. А вы оставайтесь у Мани. Оставишь? — спросил он Маню. — Я утром, а то и ночью пришлю человека сказать, как дела, чтобы знали.

После его ухода Аночка всё-таки снова пошла домой, чтобы сменить Ивановнин старый платочек на шляпу, потому что утром идти на сходку в университет в платке было бы невозможно.

К Мане она возвратилась, когда во всех окнах подвала было уже темно. Только окошко цветочницы тускло и одиноко светилось. Аночка принесла с собой сахару, сухарей, колбасы.

— Познакомься с моим, — сказала Маня.

Сутулый и близорукий, такой же, как Маня, худой, бритый молодой человек подал руку, неловко назвался Сашей.

— Садитесь как дома, — пробормотал он. — Я-то сейчас ухожу, чтобы вам не мешаться. У меня ведь тут комнатка рядом, в соседней квартире…

— Да чем же вы помешаете?! Чай будем вместе пить.

— Я не люблю, — сказал Саша, — не пью…

— Да будет тебе! Как маленький, право! — почти прикрикнула на него Маня. — Неси от себя стакан… Гимназист! Образованным быть собирался. Не получилось… Вот и стесняется… — сказала Маня, когда Саша вышел к себе в комнату. — Он со своими не так, а как образованных видит, так и начнет ломаться! Ты на него не гляди, он тотчас обыкнет и станет как человек. — И, едва дыша, Маня добавила: — Он стихи сочиняет… про грусть… А чужих наизусть сколько знает — несчетно!..