Степан Злобин - По обрывистому пути

— А где же сам дед-мороз? Это вы? — спросила Сима, покраснев от собственной смелости.

— Я хотел бы быть дедом-морозом и сделать своей специальностью украшение жизни, — шутя, ответил Саламатин.

— Д…для чего уже открыл иг…грушечный маг…газинна Успенской улице… «Ук…крашение жизни! П…па-а сходной цене украшение жизни!» — дразнил Саламатина Костя, подражая крику разносчика.

— Внимание, господа, внимание! Приготовьте бокалы! — гулким голосом возгласил доктор, срывая проволоку с серебряной головки шампанского.

Федя Рощин и Аркадий Гаврилович Горелов в разных концах стола с поспешностью делали то же. Взгляды собравшихся перебегали со стрелки стенных часов на медленно движущиеся пробки шампанского, а Виктор Сергеевич, поигрывая голосом, произносил:

— Итак, господа, мы вступаем в новый век человечества, в столетие подлинно демократического космополитизма, когда упадут рубежи государств и свободные народы братски протянут руки друг другу… С наступающим Новым годом, с Новым веком!

Приветственные восклицания, заглушая бой часов, сплетались и сталкивались в общем шуме, усиленном отчаянным, восторженно-тревожным лаем коростелевского пуделя.

Витя Рощин в эту минуту появился под елкой в белом костюмчике, в красном фригийском колпаке, с огромным мечом у пояса и с букетом роз. На груди его красовалось римскими цифрами «XX».

— Слушайте, слушайте! — призвал всех ко вниманию Виктор Сергеевич.

— Все оглянулись на хорошенького, будто с картинки, мальчишку.

с детским пафосом прочитал Витя.

— Шампанского новому молодому веку! Шампанского грозному ребенку! — весело выкрикнул Саламатин. Он выскочил из-за стола и подошел к Вите с бокалом.

ловко сымпровизировал Саламатин, подавая шампанское Вите.

— Не «трепещущий», а «трепещущий», — серьезно поправил Витя, под общий хохот и аплодисменты.

— Буржуйский экспромт экспорчен! — язвительно заключил Костя.

— Константировал Константин! — дурачась подхватил Федя Рощин.

Все оживленно и пустозвонски болтали.

Душою компании быстро стал Саламатин. Он привлекал общее внимание и своим действительно незаурядным богатством, которое делало его одним из виднейших людей города, а также своей образованностью, находчивой живостью, воспитанностью иприятной, несколько нарочито артистической внешностью мужественного тридцатилетнего денди… Глядя на него, Анемаиса Адамовна удовлетворенно думала, что он с охотой был бы принят в доме губернатора и у прокурора, ему были бы рады в доме управляющего банком и среди «отцов города». Но, избрав их, интеллигентское общество, он словно отмежевался от местных бюрократов, как и от денежных воротил, мукомолов, фуражных лабазников, шорных и скобяных торговцев. И он был ее, Анемаисы Адамовны, собственным гостем. Это она, познакомившись с ним через Горелова на концерте, пригласила его бывать в доме, а при рассылке приглашений на встречу Нового года настояла, чтобы Виктор Сергеевич послал и ему пригласительное письмо.

Объездивший страны Европы, после Москвы учившийся в Лейпциге, слушавший лекции по экономике в Англии, он умел рассказать остроумно об иноземных порядках. Он сам, наконец, был достаточно «лево» настроен, чтобы не внести диссонанса в рощинскую атмосферу.

В этом году Саламатин возвратился из Скандинавских стран, где совершал какие-то торговые сделки и изучал лесоводство и сплав леса по горным рекам. По приезде оттуда он, между прочих дел, открыл магазин игрушек и развлечений, где несколько дней сам весело торговал, показывая пример вновь нанятым двум хорошеньким барышням-продавщицам, чем привлек толпу покупателей.

— Чудак! Забавляется! — говорили в городе.

В те же дни он неожиданно выступил перед городской управой с предложением устроить в городе электростанцию…

О Саламатине преувеличенно говорили как о смелом предпринимателе нового типа, несущем цивилизацию передового Запада в преддверие русской Азии.

Ворчание старозаветных купцов, которые называли Саламатина «стрикулистом» и уверяли, что кости его отца потеряют в могиле покой от его несолидных проделок, только возбуждало к нему сочувствие «просвещенного» обывателя.

В рощинском доме этот веселый малый сразу стяжал симпатии своим эксцентрическим появлением и смешным экспромтом по поводу стишка, произнесенного Витей.

Наталья Федотовна Зотова в разговоре отметила, что Вите к лицу его белый костюмчик балетного принца.

— Да, да, очень идет, прелестно! — согласилась польщенная Анемаиса Адамовна.

— А пожалуй, ко всем остальным «украшениям жизни» стоит прибавить устройство маскарадов, — выпалил возбужденный обстановкой гимназист Сережа Родзевич. — Почему бы на праздник не устраивать маскарады? Митрофан Прокофьич! Вы видели карнавал за границей? — громко спросил он.

— Заезжал из любопытства в Рим специально во дни карнавала, — оживленно откликнулся Саламатин. — Весь город на улицах. От толпы ни пройти, ни проехать — схватят, закружат, затянут к себе в хоровод, заставят петь песни, плясать под скрипку, зацелуют, затащат куда-нибудь в кабаре…

— Доктор, вы тоже ведь были в Париже на карнавале? — спросил Федя Рощин Баграмова, желая «сбить спесь с буржуя», который уж слишком стал центром внимания.

— Французы — народ веселый, — ответил Баграмов. — Карнавал — это праздник улицы, радостный, весь под хмельком, но не пьяный. Улицы полны танцующих, полны песен. И, представьте себе, — казаки и жандармы отсутствуют! Вряд ли у нас такое возможно… Разве на ярмарке…

— Русский народ по природе не мрачнее, пожалуй, французов! — возразил Саламатин.

— Браво, браво! Давайте устроим на масленице маскарад! — увлеченно воскликнула Наталья Федотовна, обращаясь к Саламатину, который, как ей в эту минуту казалось, мог сделать все, что ему захотелось бы.

— Ваше желание — закон для вашего рыцаря! — с шутливым пафосом поклонился ей Саламатин. — Да здравствует маскарад!..

— В маскараде люди удовлетворяют желание сыграть роль, стать на время не тем, что они в самом деле, — с глубокомысленным видом почти продекламировал Зотов. — В маскараде и танце заложены подсознательные начала театрального действа…

— П…послушай, буржуй! А поч…чему бы тебе не устроить театр? — выкрикнул через стол Костя. — К…каких-нибудь пятьдесят — сто тысяч целк…ковых, и тебя возблагодарят поколения! Гамлеты и Офелии, Отелло и Яго, Хлестаковы и Сквозники-Дмухановские склонятся перед тобой… Я уже не г…говорю о прелестных дамах нашего города!