Герман Нагаев - Пионеры Вселенной

Девушка подождала, пока прикроется дверь, и, слегка вздохнув, продолжала читать страстно, вдохновенно:

Девушку обступили, пожимали ей руки. Старая женщина в очках подошла и поцеловала ее.

– Спасибо! Вы выразили наши чувства. Спасибо!..

– Кажется, мы опоздали, – прошептал Кибальчич Стрешневу.

– Как жаль, а где же Захар?

– Вон там в углу, кто-то к нему подсел.

Стрешнев взял под руку Лизу и глазами показал на мужественное лицо, с длинными, откинутыми назад волосами и горящими глазами.

– Ах, вот он какой! – впившись в него глазами, сказала Лиза. – А девушка, что читала Пушкина?

– Софья Перовская!

– Неужели?.. Удивительно…

Молодая женщина подошла к столу.

– Друзья! На этом разрешите закончить. Благодарю всех! Просьба расходиться не сразу.

– Как? Неужели все? – с горечью прошептала Лиза.

– Да. Мы, к сожалению, опоздали, – сказал Кибальчич. – Но я приглашу вас в другой раз… Обязательно, – он протянул руку. – Не сердитесь. Я был очень рад вас видеть… Прощайте! Прощай, Сергей, меня зовут…

Все стали расходиться…

Лиза и Сергей спускались с лестницы вслед за военным и стариком. Тот глухо бубнил:

– Признаюсь, я первый раз слышал, как говорил Захар. Это, батенька мой, оратор! Я ведь слыхал и Владимира Соловьева и самого Победоносцева. Куда! Разве можно сравнивать. Это – Цицерон! Это факел, способный зажечь то, что, кажется, и гореть-то не может. Да-с…

На улице старик с военным свернули в сторону. Лиза взяла под руку Сергея.

– Сережа, кто же такой Захар? О ком они говорили?

Стрешнев оглянулся и, приблизившись к Лизе, таинственно прошептал:

– Захар – это Же-ля-бов!

Подкопщица из Херсона Людочка Терентьева оказалась статной, миловидной девушкой с веселыми голубыми глазами, с пышной золотистой косой. Она была полной противоположностью смуглой, привлекательной и строгой Ивановской. И Людочка, хотя уже давно была знакома с Ивановской, смутилась.

– Здравствуйте, Прасковья Семеновна, я пришла, как мне было сказано… я готова быть служанкой и выполнять любую работу…

Холодноватое лицо Ивановской озарила добрая улыбка:

– Людочка, да что ты дичишься, милая, ведь мы же свои люди! – Она подошла к Терентьевой, ласково обняла. – Ты так расцвела и похорошела, что я, право, не знаю, как и быть…

– А что? Разве я не подхожу? Я же любую работу могу… – встревожилась Людочка.

– Знаю, знаю, милая. Эта история с Херсонским казначейством сделала тебя знаменитой в партии… Неужели ты тоже участвовала в подкопе?

– Да, и в подкопе, и на конфискации денег была, и десять тысяч для партии тайно привезла в Одессу.

– Отважная! – улыбнулась Ивановская и, несколько отойдя, еще раз изучающе осмотрела Терентьеву. – Да, милая, ты совсем не подходишь для роли служанки… А если мы и примем тебя на эту должность – будет больше вреда, чем пользы.

– Почему же? – с грустью спросила Терентьева.

– За тобой тотчас начнут увиваться молодые дворники, да еще, чего доброго, и городовые. Что же мы будем делать тогда?

– Не беспокойтесь, Прасковья Семеновна, я сумею дать отпор.

– Вот этого-то я и боюсь, милая. Они впадут в ярость и могут навредить еще больше.

– Да? Что же тогда делать… Неужели все сорвется? – упавшим голосом спросила Людочка.

– Нет, придумаем выход. Ты очень нужна. Сам Желябов тебя рекомендует. Пожалуй, пропишем, как родственницу, приехавшую погостить, а под видом прислуги устроим Аннушку – наборщицу из разгромленной типографии на Саперном. Она не попала в облаву.

Ивановская подошла к Людочке и взяла ее за руки:

– Так будет хорошо. А без Аннушки нам все равно не обойтись. Ну что, довольна?

– Благодарю вас, Прасковья Семеновна. Можно вас поцеловать?

– Ну конечно же, – улыбнулась Ивановская.

Людочка поцеловала ее в щеку и таинственно спросила:

– А как же хозяин квартиры? Вы уже виделись?

– Да. Он человек замкнутый, молчаливый и трудно сходится с людьми, но в общем очень славный и умница. Я вас сейчас познакомлю…

– Нет, нет, потом, – запротестовала Людочка.

– Ну полно, Людочка. Посиди тут минутку-другую, – Ивановская вышла в соседнюю комнату и скоро вернулась с Кибальчичем.

Людочка, взглянув на невысокого, худого человека в черном сюртуке, подчеркивавшем бледность его лица, с высоким лбом, на который спадали всклокоченные темные волосы, потупилась. Кибальчич, о котором столько говорили, представлялся ей романтическим героем, похожим на Желябова, и вдруг…

– Вот познакомьтесь, Николай Иванович, это Людочка Терентьева, – представила Ивановская.

– Очень рад! Много слышал о вас, – Кибальчич протянул худую белую руку.

Все сели у стола.

– Я предлагаю прописать Людочку, как родственницу, – сказала Ивановская, – а прислугой возьмем Аннушку.

– Пожалуйста. Я согласен.

Наступило молчание.

– Людочка – участница подкопа в Херсоне, – чтоб поддержать разговор, сказала Ивановская. – Она единственная, кому удалось скрыться.

– Очень приятно. Я буду рад с вами работать, – сказал Кибальчич. – Пожалуйста, устраивайтесь, располагайтесь… Прасковья Семеновна вам поможет, а меня прошу извинить – есть срочная работа.

Кибальчич поднялся и, поклонившись, прошел в соседнюю комнату.

– Ну что, каков хозяин? – спросила Ивановская.

– Не знаю… Почему же он так быстро ушел?

– Очень занят: пишет статью для «Народной воли». Он ведь не только «техник», но и ученый, изобретатель, журналист и философ.

– Правда? Но какой-то странный… И уж совсем-совсем не такой, каким я его представляла.

Ивановская улыбнулась. Она знала, что Людочка еще в Одессе была влюблена в Желябова и все другие мужчины для нее не существовали.

Поздним вечером, когда Санкт-Петербург, утихая, погружался в сон, во двор дома, где была тайная типография, вошел щеголеватый господин в цилиндре, с тросточкой, с подкрученными усами. Он прошествовал в дальний подъезд и трижды дернул ручку звонка. Ему долго не открывали, но он не спешил звонить вторично. В подъезде было тихо, очевидно, соседи уже спали. Вступала в свои права безмолвная белая ночь.

Наконец в передней послышались шаги и женский голос тихо спросил:

– Кто там?

– Федор Николаич! – негромко ответил щеголеватый господин. Дверь тотчас отворилась и Александр Михайлов, поставив в угол тросточку и бросив на столик цилиндр, горячо стал пожимать руки Ивановской, Людочке, Кибальчичу, Исаеву.