А. Сахаров (редактор) - Александр III

– Давайте привлечём к занятиям с рабочими не только членов кружка, но и тех, кто даже не знает о его существовании, – предложил Тихомиров.

– Пожалуй, – согласился Клеменц. – Ведь многие либералы дрожат даже при одном упоминании о тайном обществе. Они тут же переводят разговор на какие-нибудь гастрономические темы. Что-де осетринка с запашком или ростбиф пережарен. А нести знания простому народу пока что ещё никому не возбраняется…

– Не скажите, – криво усмехнулся Кропоткин. – После выстрела Каракозова интеллигенция живёт в постоянном страхе. Третье отделение всесильно. Каждого, кто подозревается в радикализме, могут забрать посреди ночи под любым предлогом. Да хоть за знакомство с лицами, замешанными в политических делах. За безобидную записку, захваченную во время обыска. Или просто за опасные убеждения. А уж чтение рабочим книжек?! Позвольте! Это приравнивается к потрясению основ. Арест неизбежен! А что означает арест, господа, вы и сами хорошо знаете. Годы заключения в Петропавловской крепости, ссылку в Сибирь или даже пытки в казематах!..

– Да, Александр Второй окружил себя крайними ретроградами и хоронит собственные реформы, – тихо и твёрдо проговорила Перовская.

– А вы представляете, господа, что я в юности боготворил императора, будучи его камер-пажом. И, ни секунды не колеблясь, готов был отдать за него жизнь. И вот теперь ненавижу его, – согнал с лица улыбку Кропоткин, жуя бороду.

– Но, кажется, в верхах зреет оппозиция, – полувопросительно сказал Чарушин. – Ходят упорные слухи о либерализме наследника.

– Знаю об этом. – Кропоткин покачал лысеющей головой. – Рассказывают – и не где-нибудь, а в салонах, – что цесаревич не надевает немецкого мундира, предпочитая ему русский. Я слышал от очевидца, что как-то на обеде, когда пили здоровье германского императора, великий князь нарочно разбил свой бокал. Ну и что с того? Можно быть деспотом и на чисто русский манер.

– Однако наследнику явно не по душе воровство и разбой, какие процветают вокруг трона, – заметил Тихомиров. – Он открыто осуждает разврат, царящий при дворе. Цесаревич честен и прямодушен. Кто знает, не обретём ли мы в нём государя, который дарует России конституцию?..

– Кроме того, конституции, как я слышал, желают и определённые лица в верхах. Даже великий князь Константин Николаевич, – поглядел Чарушин поверх своих синих очков.

– Вот что, друзья мои, – предложил Кропоткин. – Если вы решите вести агитацию в пользу конституции, то сделаем так. Я отделюсь от кружка в целях конспирации. И буду поддерживать связь через кого-нибудь одного. Например, через Тихомирова. Вы будете сообщать мне через него о вашей деятельности. А я буду знакомить вас в общих чертах с моей. Я поведу агитацию, – князь внушительно оглядел собравшихся, – в высших придворных и военных кругах. Там у меня тьма знакомых. И я знаю немало таких, и не понаслышке, Николай Аполлонович, – он сделал полупоклон в сторону Чарушина, – кто недоволен современными порядками. Я постараюсь объединить их вместе. И, если удастся, создам организацию. А впоследствии, наверное, выпадет случай двинуть все эти силы, чтобы заставить царя дать России конституцию. Придёт время, когда эти люди, видя, что они скомпрометированы, в своих же собственных интересах вынуждены будут сделать решительный шаг. А великий князь Александр Александрович? Верно, на него возлагают определённые надежды даже в самых высших сферах. Он любит армию. Что ж, попробуем найти путь и к наследнику. Например, через штаб-ротмистра Кузьминского. Отчаянный кавалергард и герой, известный и царю, и великим князьям. Он мог бы вызвать цесаревича на откровенный разговор…

– Друзья! – предложила Перовская. – Надежды на наследника, возможно, и серьёзны. Но не будем уповать на добрую волю самодержцев! Давайте-ка споём наше, революционное! Дмитрий Александрович! Может, «Долю»? Вы как автор и начните…

Клеменц не заставил себя упрашивать и приятным мягким баритоном запел:

И Перовская неожиданным для неё низким голосом подхватила припев:

Вступили мужские голоса; не пел лишь князь Кропоткин.

Государь обожал балы, празднества, разводы, парады; наследник их терпеть не мог.

С особым удовольствием Александр II появлялся на больших выходах. Он высоко ценил элегантную учтивость манер, строгий этикет, блестящую обстановку празднеств и царских дней, проводимых в Зимнем дворце. Цесаревич, напротив, тянулся к простой семейной жизни с её незатейливыми радостями, предпочитая придворным увеселениям катанье на катке, лаун-теннис, досуг в кругу детей и жены.

Но надо было беспрекословно подчиняться традициям императорской России, и Александр Александрович, загодя приехав со своей Минни в Зимний дворец, скучал в гостиной, перебрасываясь фразами с великим князем Владимиром.

Предстоял пышный новогодний бал, но вовсе не праздничный тон царил в разговоре, какой вели братья. Речь шла о Боснии и Герцеговине, где население восстало против невыносимого деспотизма Османской империи [64], и о выступивших в защиту братьев славян княжествах Сербии и Черногории.

– Что, Черняев задержан в Петербурге? – спрашивал наследник.

– Нет, – отвечал Владимир Александрович своим громким, резким голосом. – Насколько мне известно, он успел выехать в Москву и там получил заграничный паспорт…

Знаменитый генерал, военный губернатор Туркестанской области и покоритель Ташкента, Черняев был уволен по решению государя в 1866 году в отставку. Горячо сочувствуя судьбе турецких христиан, он ответил согласием на приглашение сербского князя Милана возглавить его армию в борьбе с Портой. Но Александр II, не желая осложнять отношений с Турцией, приказал шефу III отделения не выпускать Черняева из России.

– Среди офицеров немало таких, кто мечтает воевать на стороне Сербии, – говорил цесаревич.

– Особенно если они носят русские, а не немецкие фамилии, – добавил Владимир Александрович.

Оба брата сочувствовали князю Милану, однако боялись открыто выказать свои симпатии. «Заслонка» [65]в последнее время сделался крайне раздражительным, что приписывалось в кругу близких влиянию Долгорукой. Из-за пустячного возражения государь терял самообладание и часто испытывал приступы настоящей ярости. Теперь даже доклады императору делались в двух вариантах. Являясь в Петербург, губернаторы вынуждены были справляться предварительно у камердинера, которому посылался хороший подарок, в каком расположении духа находится его величество.