А. Сахаров (редактор) - Александр III

– Я Шевченко никогда не прощу, что он написал: «вмию, та не хочу говорить по-русски»…

«Это поразительно, – говорил себе Тихомиров. – Но Плеханов к Шевченко и украинофилам относится даже с большей ненавистью, чем, например, Катков!..»

Плеханов занимался петербургскими рабочими, ведя пропаганду и организуя их. Помощников из рабочих он имел очень много, и дело у него двигалось крайне успешно. Рабочие устраивали и стачки, и демонстрации, была даже попытка «фабричного террора». Но террор как таковой Плеханов отвергал, оставаясь здесь, быть может, единственным землевольцем. Все же остальные, начиная с Александра Михайлова и кончая самим Тихомировым, видели в терроре единственное средство «раскачать» Россию.

Большинство землевольцев были полны надежд и уверенности, уповая на террор. Терроризм был попыткой начать революцию с теми силами, какие имелись в наличности. Предполагалось, что убийство императора, шефа жандармов, министров, генерал-губернаторов и прочих крупных чинов вызовет восстание крестьян, захват помещичьих земель и вообще передел собственности.

– Погибнет кучка правителей – во имя народа! Цель оправдывает средства! – повторял Александр Михайлов, посверкивая своими серыми влажными глазами. – Как только покончим с Александром Вторым – вся Россия отзовётся революцией!..

Император страшно переменился после третьей Плевны: взор его потух, щёки обвисли, стан сгорбился; он почасту принимался плакать. Опасаясь, что кровавая неудача завершится вылазкой турецких войск и отступлением армии, он, как его двоюродный дед Александр I после Аустерлица, ночь с 30 на 31 августа провёл в карете, рядом с которой стояли лошади в упряжи. Но для Александра Павловича утешением, хотя и слабым, могло служить то, что его противником был Наполеон, прославленный полководец. А Александр Николаевич стал свидетелем поражения русской армии от никому не известного Османа-паши!..

Неудача у стен Плевны сильно повлияла на характер дальнейшего ведения войны. Вызванный вопреки желанию главнокомандующего императором из России знаменитый по Севастопольской обороне Эдуард Иванович Тотлебен настаивал на методическом осуществлении блокады, которая заставила бы турок капитулировать, крайне неохотно соглашался на какие бы то ни было наступательные операции. Александр Николаевич всё же поддался доводам генерала Гурко открытой силой овладеть укреплениями Горный Дубняк и Телиш, охранявшими подходы к Плевне со стороны Софийского шоссе, и тем самым окончательно замкнуть кольцо осады.

Одновременно император порекомендовал великому князю Николаю Николаевичу немедленно вызвать из Петербурга гвардию. Наследник был убеждён, что начальство над гвардией будет наверняка поручено ему, и даже, по совету Ванновского, наметил в начальники штаба генерала Обручева. Каково же было его разочарование, граничащее с отчаянием, когда отец вверил гвардейские полки Гурко! В доброй и чистой душе Александра Александровича невольно зажглась обида, которую он никак не мог погасить. Но государь имел свои резоны.

После поражения у стен Плевны страдало не только самолюбие императора, но и его достоинство как повелителя великой державы. Александру Николаевичу, безусловно, надо было оставаться в армии до первого блестящего в военном смысле события. А таким событием – все это чувствовали – было взятие Плевны. Государь совершенно не доверял теперь своему брату – главнокомандующему русской армией, никак не желал положиться на скромный военный опыт цесаревича и сделал ставку на трёх китов – Тотлебена с его инженерной мудростью, Гурко, совершившего дерзкий бросок за Балканы, и Скобелева, который в двух последних штурмах Плевны обрёл необыкновенную популярность в войсках.

Теперь Гурко во главе гвардии должен был взять Горный Дубняк и Телиш.

В Эски-Баркаче, жалком селении, покинутом жителями, разграбленном и сожжённом бежавшими турками, генерал-адъютант Гурко встречал подходившие из России части гвардии. Цвет нашего воинства передавался под командование Гурко помимо всей кавалерии, русской и румынской.

В ожидании сбора гвардии генерал проводил дни по одному и тому же образцу. Едва начинало светать, как из турецкой глиняной постройки на краю селения, чудом уцелевшей посреди развалин, раздавался глухой, но далеко слышный голос:

– Соболев! Седлать коня!

Любимый денщик тотчас выводил бойкую казачью лошадку. С восходом солнца генерал уже отправлялся на аванпосты в сопровождении дежурного ординарца, переводчика Хранова, Соболева и конвоя из десятка казаков.

Он выезжал далеко за цепь, взбирался на холм и с биноклем всматривался в турецкие позиции.

Плевна, загадочная Плевна, уже унёсшая столько тысяч русских жизней, лежала в трёх верстах. За рекой Вид, на возвышенностях, покрытых редким кустарником, едва выделялись полоски турецких редутов, и только в логовинах между холмов можно было заметить перемещающиеся тёмные пятна турецких войск. Там, в городе, превращённом в крепость, затаился с сорокатысячной армией Осман-паша. Блокада была неполной: с юго-запада по Софийскому шоссе, укреплённому турками и зорко оберегаемому ими, подходили обозы с оружием, боеприпасами, продовольствием. Начиная от самой Плевны вдоль дороги были сосредоточены вражеские фортеции на высотах близ селений Дольний Дубняк, Горный Дубняк, Телиш, Луковцы, а в промежутках между ними шоссе защищалось нарытыми ложементами, окопами для пехоты и засеками.

Генерал молчал. Молчали и сопровождавшие, не смея нарушить его размышлений. Наконец он отрывисто приказывал ехать дальше и отправлялся по окрестным деревням, снова и снова расспрашивая болгар с помощью Хранова о расстояниях между населёнными пунктами, о состоянии дорог в осеннюю распутицу, о подробностях расположения селений, занятых турками.

Затем Гурко объезжал войска, неожиданно появляясь на самых отдалённых аванпостах. Он не пропускал мимо себя ни одного солдата, чтобы не поздороваться с ним, – сурово бросал: «Здорово, улан!», «Здорово, гусар!», «Здорово, стрелки!» В короткий срок подтянул дисциплину, которая в Западном отряде, и прежде всего в кавалерии, оставляла желать лучшего. Особенно строго карал редкие случаи поборов продовольствия и фуража в болгарских домах.

Уже луна появлялась на небе и загорались костры на биваке, когда раздавались звуки копыт и снова слышался глухой голос генерала:

– Соболев! Принять коня! Нагловского ко мне!

Зажигался свет в единственном оконце: Гурко садился за карту со своим начальником штаба.

Щеголеватые адъютанты румынского князя Карла, прикомандированные к Гурко, не могли скрыть своего удивления и постоянно спрашивали: