А. Сахаров (редактор) - Александр III

Последним на очереди был Рысаков. Он стоял неподвижно и тупо, без выражения смотрел на Желябова всё время, пока палач надевал на его сотоварищей длинный саван висельников. Тихомиров не знал, что, желая спасти свою жизнь, юноша выдал и оговорил всех, кого только мог. Но это не спасло его. Увидев других готовыми к казни, Рысаков пошатнулся, у него подогнулись ноги в коленях, но Фролов ловким движением успел накинуть на него саван и башлык.

Наступил финал всей драмы. Под частую, но громкую дробь барабанов палач подошёл к Кибальчичу, подвёл его к высокой чёрной скамейке и помог ему подняться на две ступеньки. Потом Фролов выдернул скамейку, и осуждённый повис в воздухе.

Толпа ахнула, как один человек, и подалась вперёд, невероятно сжав Тихомирова. Он крепко закашлялся, но не мог даже вытащить из кармана носовой платок, чтобы утереть мокроту. Его била тяжёлая дрожь.

Смерть, очевидно, настигла Кибальчича мгновенно. Его тело, сделав несколько слабых поворотов в воздухе, вскоре повисло без всяких движений и конвульсий.

Вторым был повешен Михайлов. При этом произошло непредвиденное. Фролов был или пьян, или неловок. Когда он выбил подставку, верёвка оборвалась – и преступник упал на ноги. Палач снова повторил экзекуцию – верёвка отвязалась, и Михайлов грохнулся на эшафот плашмя. Фролов – единственный в России заплечных дел мастер! – в третий раз вздёрнул Михайлова – и снова неудача. Верёвка развязалась, и несчастный только дёргался, сидя на эшафоте. Пришлось помощникам, когда Михайлов был повешен в четвёртый раз, несколько минут придерживать его тело, чтобы наступила смерть.

Тихомиров плакал, не страшась, что кто-то заподозрит его в сочувствии к цареубийцам. «Слава Богу, – шептал он, – Соне повезло!» Она словно сорвалась со скамьи, выдернутой палачом, и вскоре повисла, не подавая признаков жизни, рядом с телами Кибальчича и Михайлова.

Очевидно, Фролов сам был потрясён неудачей с Михайловым. Он так дурно надел петлю Желябову – высоко, близко к подбородку, – что никак не наступала агония. Пришлось Желябова спустить и, завязав крепче, снова предоставить смертника его ужасной участи.

Худой остролицый старик чиновник в форменной фуражке, с редкой чахоточной бородёнкой, быстро проговорил:

– Когда Николай Палкин вешал декабристов, случилась та же история! Пестель и Каховский были повешены. Но Рылеев, Муравьёв и Бестужев – все трое! – выскользнули из петли и упали на ребро опрокинутой скамейки. Все больно ушиблись. Муравьёв тогда со вздохом заметил: «И этого у нас не умеют сделать!»

Тихомиров искоса взглянул на него: уж не провокатор ли, каковых предостаточно развелось в Питере, и резко отвернулся, вновь устремив взгляд на эшафот.

Когда дошло до Рысакова, тот пытался сопротивляться, не желал взойти на скамейку, а потом, когда Фролов хотел столкнуть его, в течение нескольких минут не давался, цепляясь за скамейку ногами. Помощники кинулись палачу на подмогу, выдёргивая скамейку, а Фролов сильно толкнул Рысакова в спину. Тело, сделав несколько оборотов, повисло рядом с трупом Желябова и других казнённых.

Дело кончилось. Фролов с подручными сошёл с эшафота и встал у лестницы. Барабаны перестали выбивать дробь. Начался шумный говор толпы. Едва ли не каждый пытался рассказать о своём впечатлении. К эшафоту подъехали с тылу две ломовые телеги, покрытые брезентом. Трупы казнённых висели не более двадцати минут. Затем на эшафот внесли пять чёрных гробов и помощники палача поставили по гробу под каждое тело. Появился военный врач, который в присутствии двух членов прокуратуры засвидетельствовал смерть казнённых. Затем гробы были помещены на телеги и под сильным конвоем увезены, как оказалось, на станцию железной дороги, откуда паровик потащил страшный груз на Преображенское кладбище.

С иссиня-бледным лицом, заплечных дел мастер Фролов сел в фургон тюремного ведомства. Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, обвивали плац и прилегающие улицы, не допуская никого к эшафоту. Впрочем, привилегированные зрители кучкой толпились возле виселицы, желая удовлетворить своё суеверие – добыть на счастье кусок верёвки повешенного.

«Нет! Теперь только месть! Только месть! – думал Тихомиров, не помня себя. – Отец убит, но теперь за ним последует его сын!..»

Блиндированная императорская карета под плотным конвоем лейб-казаков медленно двигалась сквозь толпу к Варшавскому вокзалу.

– Скорее в Гатчину… К семье… К Минни… – шептал Александр Александрович. – Прочь из Петербурга!..

Помимо жандармов и полицейских его охраняла теперь Священная дружина во главе с Боби Шуваловым и графом Воронцовым-Дашковым, созданная по предложению какого-то киевского инженера-путейца Витте. В толпе от Аничкова дворца и до вокзала стояли её люди. Государь увидел юношу в студенческой фуражке – тот вскарабкался на уличный фонарь, и инстинктивно отшатнулся от оконца кареты. Но тут же успокоил себя: молодого человека окружали жандармы. Вися над толпой, он декламировал, протянув руку к карете императора:

Но вот по толпе прошла рябь: какой-то высокий, худой господин отбивался от наседавших на него жандармов; шапка его упала на мостовую, и длинные жёлтые волосы рассыпались по плечам. Два жандарма били его плашмя ножнами от шашек; третий вырывал револьвер. Александр Александрович бессильно откинулся на сиденье.

Приехав в Гатчину, император никак не мог обрести душевное равновесие. Ни игра с детьми, ни нежность Минни не спасали от мучительных воспоминаний. Перед глазами неотвязно стояла картина: окровавленное и обезноженное тело отца, с уходом которого из жизни всё бремя ответственности за судьбы России легло на его плечи.

Сославшись на головную боль, Александр Александрович заперся в маленькой спальне.

Россия… Огромная – от Варшавы до Петропавловска-на-Камчатке, от Гельсингфорса до Эривани – страна с семидесятимиллионным населением простиралась, подчиняясь единственно спасительному державному началу. Но как и в какой степени? Многомиллионное крестьянство, освобождённое батюшкой, стало ли оно счастливее? Не оказалось ли это здоровое тело России лишённым защитных покровов и открытым для революционных эпидемий? Да, чаще всего крестьяне сами ловят злоумышленников и передают их в руки полиции. Ведь эти длинноволосые недоросли и стриженые девицы не знают народа и его нужд. Они вышли из лакейских, семинарий, казарм, мелких усадеб. Фанатики, которым плевать на великую Россию и её коренные нужды, на народ, на государство. Всё, что складывалось столетиями, они готовы пустить по ветру в один день. А что они могут предложить взамен? Пустые химеры!..