А. Сахаров (редактор) - Александр III

Уже подавали последнее блюдо – гурьевскую кашу, сладкое блюдо, названное по имени автора рецепта графа Гурьева. В тот момент, когда лакей нёс государю сливки к каше, вагон заходил ходуном, началась страшная качка, и тут же раздался угрожающий треск. В несколько секунд царский вагон слетел с тележек, на которых держались колёса, и всё в столовой встало вверх дном. На поднявшегося из-за стола императора рухнула крыша, и он успел удержать её на своих плечах несколько секунд, после чего свалился под обломками. Стены вагона сплюснулись, раскидав всех завтракавших.

Всего было три роковых удара: первый показался взрывом, от второго все попадали со своих мест, а третий уложил всех в лёжку.

Падая, императрица ухватила адмирала Посьета за бакенбарды, но тот высвободился и сумел подняться первым, имея за плечами опыт тяжёлой морской качки и даже кораблекрушения. Из-под обломков Александр Александрович позвал его:

– Константин Николаевич! Помогите мне выкарабкаться!

Командующий главной императорской квартирой генерал-адъютант Рихтер, убедившись, что цел, стал вытягивать руки и ноги и вдруг увидел перед собой стекло. Схватиться за него – значит порезать себе пальцы. Он принялся одной ногой бить стекло, а другою пинать во что-то мягкое. Оказалось, напротив лежал министр императорского двора граф Воронцов-Дашков, который при этом только мычал.

Все понемногу начали шевелиться, хотя подняться ещё не было никакой возможности. Рихтер завопил царю:

– Ваше величество! Ползите сюда! Здесь свободно!..

Первой мыслью императора было: покушение…

Увидев мужа целым и невредимым, Мария Фёдоровна истерически крикнула:

– Et nos enfants? [159]

Слава Богу, дети не пострадали. Ксения стояла в одном платьице на дороге, под октябрьским пронизывающим дождём; телеграфный чиновник накинул на неё своё пальто. Восьмилетнего Михаила отыскали под обломками. Цесаревич и Георгий отделались сильным испугом. Маленькую Ольгу, сидевшую в вагоне рядом, нянька, увидев, что стенка рушится, успела выбросить на насыпь и выкинулась сама. Их вагон перебросило через столовую и опустило между буфетом и столовой поперёк. Говорили: случись иначе, все, кто находился за столом, были бы раздавлены. Генерал-адъютант Зиновьев, распластавшись на полу, видел, как пробившее вагон бревно движется на него, и не мог даже пошевельнуться, а только крестился и ждал неминуемой смерти. Но бревно остановилось в двух вершках от его головы. Человек, подававший сливки, был убит у ног государя. Погибла и собака, подаренная царю шведским путешественником Норденшельдом.

Когда вся царская семья собралась и все убедились, что Господь сохранил её (пострадала Ксения, оставшаяся горбатенькой, да императрица поранила себе левую руку вилкой), государь со свойственными ему спокойствием и незлобивостью перекрестился и начал заниматься ранеными и убитыми, которых оказалось очень много.

Погибли четыре официанта, находившиеся в столовой, за перегородкой. В вагоне электрического освещения было очень жарко, и поэтому рабочие открыли дверь. Это спасло трёх из них, выброшенных из поезда; остальные погибли. В вагоне с прислугой мало кто остался жив, а если и остался, то ценою тяжёлых ранений. В мастерской – там помещались колёса и запасные части, всё было перемолото. В кухне повара оказались перераненными. Вагон Посьета разлетелся в прах. Остававшиеся в нём главный инспектор барон Шернваль, инспектор дороги Кроненберг и управляющий дорогой Кованько были выброшены на откос.

Кроненберг упал на кучу щебня, и у него оказалось исцарапанным всё лицо, а вот Кованько отделался столь удачно, что не запачкал себе даже перчаток. Не то Шернваль. Когда к нему подошёл государь и спросил, нужна ли ему помощь, барон ничего не отвечал, только махал руками, сидя на откосе. Императрица сняла с себя башлык и надела на барона, так как на Шернвале не было даже фуражки. У него оказались переломанными три ребра и сильно помятыми скулы.

В свите государя все получили ушибы, но лёгкие. Посьет жаловался на ногу, но кость осталась цела; Ванновский набил себе на голове три шишки; Черевину ушибло ухо. Однако больше других пострадал начальник конвоя граф Шереметьев – у него оторвало палец на правой руке и сильно придавило грудь. Фрейлине государыни Голенищевой-Кутузовой кусок щепы попал в неприличное место.

Художника Зичи во время катастрофы облили горячей гурьевской кашей. Когда он очутился на шпалах, то первое, о чём вспомнил, был его альбом. Он добрался до разрушенной столовой и – о чудо! – увидел свой альбом целёхоньким.

В задних вагонах вообще никто не пострадал, только было много испуга. В свитском вагоне генерала Ширинкина находился барон Таубе, всегда сопровождавший царские поезда. Когда раздался страшный грохот, он бросился без памяти бежать в лес. Солдаты, охранявшие путь, едва не застрелили его, думая, что это злоумышленник. Посьет во время крушения потерял все свои вещи и остался в одном сюртуке.

Когда сцепили уцелевшие вагоны и состав тронулся к Харькову, государь с царицей навестили Посьета, который лежал в купе. Мария Фёдоровна присела рядом с ним на скамейке, а император остался стоять. Они его утешали и пробыли у него более двадцати минут, не разрешая подниматься.

Перед уходом Александр Александрович вынул небольшой свёрток и развернул его. Это был кусок дерева, переданный царю жандармом.

– Что, Константин Николаевич? Неужели гнилая шпала?

Посьет подскочил со скамейки:

– Нет, ваше величество! На этой дороге все шпалы были переменены только два года назад! Это обломок от вагона…

И только оставшись со своей Минни, император вдруг вспомнил доводы молодого и довольно дерзкого путейца, который этим летом в Фастове повздорил с Посьетом и чуть было не надерзил ему самому. Как же его фамилия? Ба, конечно, Витте!

В июле месяце, едучи в Ялту, Александр Александрович был крайне удивлён тем, что время движения в пути было увеличено кем-то на целых три часа. Посьет объяснил ему, что новый управляющий Юго-Западной дорогой категорически отказывается принимать на себя ответственность, если тяжёлый императорский поезд будет идти с такой скоростью, какая была назначена.

– Он считает, – сказал адмирал, – что при наших русских дорогах, с лёгкими рельсами и деревянными шпалами, перегруженный состав может вышибить рельсы – и произойдёт крушение.

– Ерунда! – отрезал тогда царь.

Значит, не ерунда?

Когда летом, проездом в Ялту, остановились в Фастове, государь, зная, что там будет встречать его управляющий Юго-Западной дорогой, несколько раз выражал своё неудовольствие медленностью движения. Свита высыпала на перрон. Государь задержался, глядя в окно, – Посьет, граф Воронцов-Дашков, Черевин и барон Шернваль окружили молодого чернявого господина в форменной тужурке и фуражке.