Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

Нельзя сказать, чтобы граф Казимир Нарцисович имел внимательных слушательниц.

Для Ираиды Ивановны его разглагольствования не представляли ни малейшего интереса.

Для нее было важно, что в ее гостиной сидит титулованный гость, а что говорит он, не все ли равно.

Титул этого гостя один приобретал ее любезность.

За этот титул она прощала ему и довольно незавидную репутацию, которая утвердилась о нем в московском обществе.

Так поступала и не она одна, так поступали хозяева всех московских гостиных, двери которых, как впоследствии справедливо сказал Грибоедов, были открыты:

Словом, и в описываемое нами время в Москве была жива черта, подмеченная тем же гениальным писателем.

В ней и тогда везде ругали и всюду принимали.

Что касается Зинаиды Владимировны, так та уже совершенно не слушала, что говорил граф.

Она вся ушла в нахлынувшие на нее мысли.

«Он будет жить в Петербурге… разлука с ним, следовательно, временна… Она снова будет видеть его, снова мучительно сладко томиться под его взглядами… Боже! К чему это приведет!»

Какая-то робость проникла в ее душу. Она стала анализировать свое чувство, пробужденное этим человеком… Было ли это чувство любовью?

Она не знала.

Ей было с ним тяжело, но без него еще тяжелее. Вот все, что она вывела из этих размышлений.

«Как относится он к ней?» — восставал в ее уме вопрое.

Она знала по наслышке, что он дурно поступает с женщинами. Значит он не любит их.

Любит ли он ее? Она не знала.

Взгляд его глаз не говорил ей ничего. Он и не глядел на нее, а рассматривал ее. Она даже не знала, нравится ли она ему. В этик глазах не отражалось никакого определенного впечатления. Кажется, эта неизвестность была для нее мучительнее всего. Она не знала как обращаться с ним, какой взять тон. Она чувствовала только, что с ним нельзя обращаться как с другими ее поклонниками.

Это и было причиной, что она в его присутствии робела и смущалась. Эта робость, это смущение на этот раз не были напускными.

Граф стал прощаться и уехал. Вскоре поднялись и остальные гости.

Читатель, конечно, не забыл о совершившейся около десяти лет тому назад метаморфозе, превратившей незаконного сына дворянина Петра Корсакова Осипа в графа Свенторжецкого.

Мы знаем, что Осип Петрович, сделавшись графом Казимиром Нарцисовичем, уехал за границу, а настоящего графа похоронили под его именем.

Тайну эту знали только пять лиц: Иван Петрович Архаров, его жена, Каверин, Давыдов да католический патер, воспитатель настоящего графа. Последний скоро исчез куда-то из Москвы.

Даже сестра Осипа Петровича, Анна Петровна, была в полной уверенности, что брат ее умер.

Молодой граф прежде всего занялся изменением своей физиономии.

Он подстригся, отрастил усы, что придало, как мы уже заметили, его смуглому лицу не русское выражение.

Прожив несколько времени в Париже, он оттуда поехал в Австрию, где оставаясь подолгу в разных городах, и всегда вращаясь в польском обществе, легко изучил язык, и через некоторое время, переезжая из города в город, казался уже всем настоящим поляком.

Тогда он явился в Рим и, как верный католик, сошелся с иезуитами, оценившими его недюжинные способности, а главное знание русского языка.

Их взоры в то время были с жадностью устремлены на Россию.

Им мало было благоволения императрицы, им хотелось утвердиться в России, так как они чувствовали, что дни их на западе сочтены.

Молодой, красивый граф Свенторжецкий, бывавший, по его словам, в России и знавший ее хорошо, был для них ценной находкой.

В Риме граф Казимир Нарцисович стал играть довольно видную роль и удостоился несколько раз аудиенции у самого папы, преподавшего ему свое благословение.

Во время этих аудиенций его святейшество подробно расспрашивал о России, о возможности среди этих варваров-схизматиков, как называл папа православных, насадить истенное Христово учение римско-католической церкви.

Умный от природы и хитрый граф подробно излагал сведения о России и русских и высказывал свое мнение, конечно, в духе и тоне его святейшества.

Папа остался доволен беседою с графом.

Попав в водоворот церковно-политической жизни, граф, чтобы не сбиться с принятой им на себя роли, старался заниматься изучением иностранных языков и пополнять хотя и блестящее с русской точки зрения того времени, но все же более чем поверхностное свое образование.

Огромная память и выдающиеся способности пришлись ему в этом случае как нельзя кстати.

Живя открыто, не отказывая себе ни в чем, он видел, что его капитал в сто семьдесят тысяч рублей, увезенных из России, таял, как воск на огне.

Прошло около десяти лет, когда он, по поручению ордена иезуитов, приехал в Москву незадолго до смерти императрицы Екатерины, уже на счет ордена Иисуса.

В Москве о нем позабыли и никто не узнал его, кроме Архарова и Каверина, которые сделали вид, что его не знают.

Не в их интересах была другая политика.

Давыдов и без того его почти не знал, видев не более двух, трех раз.

Субсидия, которую оказывал ему орден, была не из крупных — по правилам ордена, каждый член должен уметь находить себе средства к жизни, не стесняясь средствами для этого.

Способный ученик иезуитов действительно умел находить их среди московских богатых перезрелых барынь, не брезгая и старушками.

Целью его было — богатая женитьба.

От проницательной Москвы не укрылась его не особенно красивая профессия, но она смотрела сквозь пальцы на молодого красавчика — графа, тем более, что он не был русский.

Иностранцам и до сих пор много извиняется.

29 ноября 1797 года огромные толпы народа запрудили улицы и набережные Петербурга, примыкающие к Дворцовой площади.

По улицам шпалерами были расставлены гвардейские войска.

Со всех концов столицы и стар, и мал собрались поглазеть на невиданное зрелище: прибытие во дворец чрезвычайного посольства гросмейстера мальтийского ордена.

Во главе этого посольства стоял бальи граф Джулио Литта.

Приезд в Петербург последнего возбудил в обществе множество толков.

Самая наружность графа невольно останавливала на себе внимание, особенно представительниц прекрасного пола, язычком которых зачастую упрочивается и слава, и бесславие людей и быстро растет и их известность.

Красавец собой, окруженный ореолом западного аристократизма и таинственным положением полу рыцаря, полу монаха, он заставил встрепенуться не одно женское сердце великосветского Петербурга и заговорить о себе не один женский язычек.

Интерес к посланнику невольно возбудил в петербурском обществе интерес и к самому ордену мальтийских рыцарей, о котором ранее не было никогда и помину и который немногими знавшими о его существовании назывался орденом святой Мальты или Ивановским.