Николай Гейнце - Коронованный рыцарь

— Но как же спрятать живого человека?

— Она может умереть… — мрачно сказала Ирена.

Аббат испуганно вскинул на нее глаза.

Он не ожидал этого.

— Но она цветет молодостью и красотою…

— Что же из этого? Разве не умирают молодые и… красивые… — сказала загадочным тоном Ирена.

— Конечно, бывает, есть ли на это воля Божья… — заметил аббат.

— Вам патер Билли сообщил только суть разговора его со мной, или же он передал его дословно? — вдруг спросила его Ирена Станиславовна.

— Почему вы это меня спрашиваете?

— А потому, что он также, как и вы, вдался было в религиозные рассуждения, которые, по моему мнению, совершенно не идут к делу и только мешают людям договориться о земном…

— Когда же я вдавался в подобные рассуждения?

— А вот хотя бы этим напоминанием о воле Божьей… К чему это… Расстроить брак Оленина с Похвисневой, к чему вы стремитесь — в моей воле, принять мои условия — в вашей воле, при чем тут Бог и зачем всуе призывать Его, — отвечу уж и я вам заповедью.

— Жизнь Похвисневой… в моей воле… — с расстановкой спросил аббат. — Я вас не понимаю, или лучше сказать, я вас боюсь понимать…

— Нечего тут не понимать и нечего бояться… Сами вы сейчас мне сказали, что высокая цель, которую вы преследуете, не остановит вас ни перед какими жертвами… Сказали?

Ирена остановилась.

— Да.

— Так почему же Зинаида Похвиснева не может быть этой жертвой?

— Но зачем же?

— Зачем!.. — почти вскрикнула Ирена Станиславовна. — А затем, что я так хочу…

Аббат пожал плечами.

— Слышите, я так хочу… — повторила молодая женщина.

— Но ведь этого мало… — после некоторого раздумья заметил аббат Грубер. — Для того, чтобы прибегать к таким крайним мерам, мало каприза хорошенькой женщины.

Он даже снисходительно улыбнулся. Ирена Станиславовна вспыхнула.

— Каприз капризу рознь, господин аббат, — задыхаясь от внутреннего волнения, сказала она. — Женщина женщине также, да я с вами и не говорю, как женщина, а как человек, который предлагает вам сделать дело, которое не могли сделать вы, и сделать в несколько дней, но за это ставит свои непременные условия, которые не могут считаться капризом… Если вам не угодно принять мои услуги, то я не навязываюсь… Пусть Оленин женится на Похвисневой…

Ирена встала.

— Нет, нет, этого не должно быть…

— Воспрепятствуете…

— Мы употребили все меры, но наши надежды на искусство графа Казимира в покорении женских сердец, увы, не оправдываются…

— И никогда не оправдаются… Хотите знать почему?

— Почему?

— Потому, что граф Казимир безумно влюблен в меня…

— В вас?

— Да, в меня… Это вас удивляет? Разве в меня нельзя влюбиться?..

— Не знаю… — потупил глаза аббат. — Вот причина! — прошептал он.

— Полноте… Очень хорошо знаете… Знаете, что красота не только заставляет мысль воспарять, как говорит патер Билли, но что она сила страшная в руках умной женщины… Не так ли?

— Это совершенно справедливо… — заметил Грубер.

— Впрочем, вам не нужна эта сила… Вы сильны и без нее… Действуйте одни…

Она сделала аббату реверанс и хотела выйти из комнаты.

— Послушайте, останьтесь, дочь моя… Поговорим…

— О чем, — села снова в кресло Ирена, — когда вы мои условия называете женскими капризами.

— Я пошутил, дочь моя, я пошутил… Вы, значит, ручаетесь, что вы расстроите свадьбу Оленина с Похвисневой…

— Повторяю: через два дня о ней не будет и речи…

— А затем?

— Затем наступит ваш черед выполнить мои условия.

— И эти условия?

— Смерть Зинаиды Похвисневой.

Аббат вздрогнул и снова испуганным взглядом окинул сидевшую перед ним девушку — этот «воплощенный демон», как он мысленно назвал ее.

— Но кто же решится на это преступление?

— Граф Казимир…

— Граф Казимир… — повторил аббат и задумался.

— Положим… он у нас в руках… Но все же, решится ли он… — сказал он, как бы про себя, после некоторого раздумья.

— Это уже не ваша забота… Если он в руках у вас, то еще более в руках у меня… Если вам не удастся заставить его, то сообщите мне, но только в самом крайнем случае, я поверьте, сумею.

Аббат Грубер со страхом снова взглянул на Ирену. Его поражало ее хладнокровие.

— Это ваше последнее условие?

— И непременное…

— Пусть будет так, и да простит мне Бог этот грех, да искуплю я его обращением миллионов схизматиков в истинную апостольскую римско-католическую религию! Да падет кровь этой невинной девушки на тех, кто упорствует в лжеучении схизмы… — торжественно произнес аббат, возведя очи к небу, и даже приподняв обе руки.

— Значит, согласны? — почти радостно воскликнула Ирена. — Но помните, что у меня найдутся средства заставить вас исполнить мои условия, после того когда я сделаю то, что обещала, — угрюмо добавила она.

— Члены общества Иисуса всегда исполняют свои обязательства! — снова торжественно произнес аббат Грубер.

— То-то, а то я всегда найду возможность устроить этот брак… Оленин безумно влюблен в нее…

— Поверьте, что вам не придется прибегать к этому, — невозмутимо отвечал аббат.

— В таком случае, через несколько дней вы убедитесь, что Оленин, как жених, устранится от Зинаиды Похвисневой навсегда.

— Мы можем подождать, как уже много ждали, — заметил аббат Грубер и встал с кресла.

— Уведомлять меня вам не придется, вы узнаете все сами, — сказала Ирена Станиславовна, тоже вставая с кресла.

В ее голосе звучало такое непоколебимое убеждение, что аббат невольно вскинул на нее глаза, чтобы убедиться по ее лицу, что она не шутит.

Лицо ее было серьезно.

Он низко поклонился и вышел.

Ирена взглянула на стоявшие на тумбе из палисандрового дерева часы, изображавшие загородный домик из деревянной мозаики.

Часы показывали четверть четвертого.

— В этот, именно, час Кутайсов бывает у Генриетты… — подумала она вслух и пошла в будуар.

Дернув сонетку, она приказала явившейся на звонок горничной подать ей одеваться и приказать кучеру подавать.

Оделась она очень быстро и поехала на Дворцовую набережную к Шевалье. Она не ошиблась.

Иван Павлович Кутайсов был действительно у Шевалье. Подруги расцеловались. Граф поцеловал руку Родзевич.

— А сегодня я приехала не к тебе, к нему… — смеясь сказала последняя.

— К нему? — спросила Генриетта.

— Ко мне? — одновременно спросил Кутайсов.

— К вам, к вам, граф…

— Но у меня есть свой дом…

— В вашем доме я бы вас боялась…

— Боялись! Почему?

— Сердце не камень… — захохотала Ирена Станиславовна. — Кроме шуток, — остановила она себя и лицо ее вдруг приняло серьезное выражение, — у меня до вас, граф, большая просьба…

— Я весь слух и послушание…