Николай Гейнце - Тайна высокого дома

— Когда я не только вижу этого человека, но даже слышу о нем, у меня переворачивает все нутро, вся желчь поднимается во мне… Отец и сын — одного поля ягоды…

— Что же они тебе сделали?

— Пока ничего, но я уверен, что они еще принесут к нам в дом много несчастья и горя.

— Ты думаешь?

— Это мое предчувствие неспроста… Я, как хорошая собака — чую волка издали. Этот сладенький, вечно улыбающийся, тихо подползающий Семен Порфирьевич имеет вид отъявленного жигана… Ты увидишь, что я буду прав… К счастью, я всегда настороже.

— Ты, крестный, видишь все в черном цвете.

— Исключая тебя, моя дорогая, — пошутил Гладких, насильственно улыбаясь.

Они разошлись по своим комнатам переодеться после дороги.

Наступило время обеда, когда Татьяна Петровна, уже побывавшая у отца в кабинете и поздоровавшаяся с ним, вышла в столовую, где за столом сидел Семен Порфирьевич, его сын Семен Семенович, Толстых и Гладких.

— А, племянница… дорогая племянница! — вскочил из-за стола и своей скользящей походкой подлетел к молодой девушке Семен Порфирьевич. — Хорошеет день ото дня.

Он без церемонии поцеловал ее в обе щеки. Семен Семенович даже облизнулся от зависти.

Гладких нахмурился.

Все уселись за стол.

Семен Порфирьевич то и дело прикладывался к рюмочке и болтал без умолку о городских новостях, пересыпая эти рассказы плоскими шуточками, над которыми смеялся, впрочем, только вдвоем со своим сыном.

Между прочим он обратился к Петру Иннокентьевичу и сказал:

— Посмотри-ка на Татьяну и Семена — вот пара не пара, а дорогой марьяж. Ему двадцать восемь, ей скоро двадцать два…

Он расхохотался.

Гладких даже вздрогнул от охватившей его злобы.

После обеда Татьяна Петровна пошла наверх в свою комнату — бывшую комнату Марьи Петровны. Ей хотелось остаться наедине со своими мыслями. За время ее последнего пребывания в К. она сильно изменилась. В ней пропала беззаботность ребенка, ее сердце наполнилось каким-то неведомым ей доселе ощущением — ей чего-то недоставало, она стала ощущать внутри и около себя какую-то страшную пустоту.

Она задумалась о последней встрече с Сабировым в городском саду.

Семен Порфирьевич отправился с Петром Иннокентьевичем в кабинет.

— Мне надо поговорить с тобою, брат, об одном деле, — сказал он, когда они оба уселись в креслах.

— Говори… Я догадался и ранее, что ты не ради одного свидания с сыном приехал сюда… Быть может, тебе нужны деньги?

— Кому они не нужны!.. — визгливо захохотал Семен Порфирьевич. — Я тебе и так порядочно должен, хотя, если ты мне дашь тысченки три на оборот, я буду тебе благодарен… Дела идут из рук вон плохо… Не беспокойся, я отдам, и притом: свои люди — сочтемся.

— Хорошо, я дам тебе их…

— За это спасибо, но это еще не все, что мне запало в ум… относительно Семена…

— Что же это такое?

— Ты доволен им?

— Об этом надо спросить у Иннокентия.

Семен Порфирьевич поморщился.

— Незачем и спрашивать… Я знаю моего сына… За что он примется, так уже сделает на отличку… Что заберет себе в голову, того достигнет… Он и теперь все твои дела знает, как свои пять пальцев, и может прекрасно заменить старика Гладких…

— Никто не может заменить такого человека, как Иннокентий! — резко сказал Толстых.

— Конечно нет, конечно нет! — залебезил Семен Порфирьевич. — Но мы все смертны.

— Успокойся, Иннокентий здоровее и сильнее любого из молодых… Он переживет меня на много лет…

— Это все так, но все же он уже стар и молодой помощник ему бы не помешал…

— Иннокентий не нуждается ни в ком…

— Но Семен со временем должен же сделаться чем-нибудь больше простого конторщика… Он все-таки твой родственник, Петр, и как таковой, должен хоть немного присматривать за твоими делами.

— Иннокентий на это никогда не согласится, а за ним право долголетней службы… Я, таким образом, не вижу средств сделать это.

— А, между тем, одно средство есть.

— Какое?

— Весьма простое. Таня уже невеста, а Семен влюбился в нее по уши.

— Вот что!

— Веселым пирком, да и за свадебку, — вот и все.

— Да, но захочет ли Таня?

— Всякой девушке, которой перевалило за двадцать, хочется замуж…

— Прибавь за того, кто ей нравится…

— Семен — красивый малый.

— Этого не всегда достаточно. Впрочем, я не могу говорить за Таню. Во всяком случае, в таком важном деле надо спросить совета Иннокентия.

— Иннокентий, опять Иннокентий! — вышел из себя Семен Порфирьевич. — Разве он здесь хозяин?

— Мой старый друг здесь — все.

— Но ведь хозяин все-таки ты? — злобно крикнул Семен Порфирьевич.

— Я? — отвечал Толстых. — Я здесь — ничто!

«Дурак! — подумал Семен Порфирьевич, сверкнув глазами. — С каким бы удовольствием я свернул тебе шею».

— Но ты, конечно, не хочешь умирать, — начал он сладким голосом, — не увидав внучат, которых бы ты сделал своими наследниками по завещанию.

— Я не сделаю никакого завещания.

В глазах Семена Порфирьевича блестнул луч радости.

— Это умно, это я одобряю… Твое богатство останется твоим родственникам по прямой линии… Это в порядке вещей. Один из этих родственников я, Петр, и если Таня выйдет за Семена, тебе не надо будет более заботиться об этой девочке; ты можешь, конечно, ее наградить деньгами… Семен же будет вести твое дело…

Лицо Петра Иннокентьевича омрачилось.

— Это уж я сам знаю, что мне сделать для Тани. Но ты, Семен, кажется, очень рано думаешь о наследстве после меня.

— Не думай, пожалуйста, что я желаю твоей смерти…

— Моя смерть очень мало принесет тебе пользы, Семен…

Последний с удивлением посмотрел на говорившего.

— Ты, значит, уже сделал завещание? — растерянно пробормотал он.

— Нет! Но ты забываешь мою дочь.

— Марию?

— Да, Марию Толстых.

— Она уже давно умерла…

Петр Иннокентьевич вскочил, весь дрожа от волнения.

— Откуда ты это знаешь? — каким-то стоном вырвалось у него из груди.

Он снова скорее упал, чем сел в кресло.

— Умерла, говорите вы, — продолжал он с дрожью в голосе. — Где доказательство тому?.. Я еще ожидаю ее, я ее буду ждать, я не смею умереть…

Злая улыбка играла на губах Семена Порфирьевича.

«Старик впадает в детство!» — думал он.

Петр Иннокентьевич полулежал в кресле неподвижно.

— Прости меня, дорогой брат, — жалобным тоном начал Семен Порфирьевич, — что я произнес имя, которое в тебе пробудило столько тяжелых воспоминаний. Ты знаешь, как я всегда сочувствовал твоему горю! Я тоже долго надеялся, что твоя дочка вернется, но прошло уже более двадцати лет… Едва ли теперь можно надеяться…

— Увы, ты прав, надежды нет! — простонал Петр Иннокентьевич и тряхнул головой, как бы желая отогнать тяжелую мысль. — Хорошо, не будем об этом говорить… С моим горем я справлюсь один… Ты сделал предложение и имеешь полное право требовать ответа. Будь так добр, вели позвать Иннокентия.