Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

— На сохранение! — Он торопливо-отчаянно произнёс: — Вы скажете, что я испустил дух у вас на руках, отдадите фотографию, сообщите — с моих губ срывалось… — он шепнул на ухо Киндсфатеру интимное слово, каким называл Галину Платоновну, — скажете, я просил, чтобы она отдала вам рукописи.

Аксель Давидович, сконфуженно хмурясь, возражал: неизвестно, что будет с ним самим.

— Я говорю на случай, — прошептал Вакер, настаивая. — Может быть, так сложится, что записи не только будут у вас, но вам удастся их и опубликовать.

Киндсфатер ушёл с чувством тягостного смирения, а также симпатии к больному. Тот был в неведении, что Юста ожидало повышение в должности и на его место предполагались два кандидата: Аксель Давидович и Вакер. Опер стоял за Вакера, но болезнь уготовила ему иную участь — отчего Киндсфатер испытывал потребность в тёплом отношении к умирающему. Сейчас было не до того, чтобы всерьёз думать о просьбе, но Аксель Давидович её запомнил. Разговор о рукописях оставил у него, человека рассудка, впечатление их важности и ценности.

Ныне же его занимали мысли о перемене положения и об ужине, который обещал в скором времени дать Юст по случаю служебного успеха.

Март между тем прогонял зиму, вокруг кучек золы, высыпанной перед землянками, появлялись рябые лужи. Юрий, лёжа на кровати с полузакрытыми глазами, замечал, что в окно проникает больше света, чем раньше, однако теснившиеся представления затягивала пепельная, будто рассветная марь… Однажды он услышал около себя голос врача, произнёсший: «Отёк мозга» — и почувствовал, он сам говорит что-то, в то время как ему видятся деревенские постройки под соломенными крышами. Внутри, на фоне щелястых стен, шевелились косматые существа — это были духи-овинники, духи-гуменники, духи хлевов и банек… Они уверяли Юрия, что завязывают с патриотизмом, что будут подбивать народ на непокорство, и ему виделся поток, который с грохотом устремлялся в море: наперекор бурливой силе шли на нерест рыбы — выпрыгивая из воды, они перескакивали через пороги и поднимались всё выше и выше…

Разум напрягался в тяге к ясности — видения пропали, Вакер увидел сбоку от кровати тёсаное дерево стены, заметил, что света маловато, и спросил: утро сейчас или вечер? Ему ответили: вечер, около семи; показалось, будто кто-то сказал ещё: « Вот когда оно… »

В ужасе перед болями думалось с завистью, как легко умер хорунжий — человек, который не у одного и не у двоих отнял жизни. Вакер помнил внутреннее щекотание, с которым задал ему вопрос: вы-де верите в Бога — так как вам заповедь «не убий»? Байбарин отвечал: надо внимательно перечитать Евангелие. Христос сначала говорит о законе Моисея «око за око, зуб за зуб», — доступном пониманию людей. А затем добавляет, что заповедь «не убий» была бы лучше… Была бы — если б все-все люди одновременно последовали ей. До тех же пор, пока это остаётся только идеалом, приходится следовать закону Моисея.

Юрий думал: хорунжий не был обижен в смерти и не доказывает ли это, что его мысль справедлива? Обиды ему нанесли люди: причём не большевики, от которых он и не ожидал ничего, кроме зла, и сам первым выступил против них. Его обидели белые. Он попытался передать им то, что открылось ему в судьбе России, — и принуждён был спасаться.

Вакер жадно повторил себе, что сделал посильное, дабы записи хорунжего сохранились. Он растрогался и желал пафоса. «Я исполнил… — подумал он, — чтобы было донесено…» От кого, кому и что? От тех, кто уважал в себе что-то и почувствовал себя в этом уважении обиженным , донесено до тех… И тут пришло простое: «…до тех, кто тоже обижен! »

Но как? Так, как понимал хорунжий, или так, как оно следует из известной поговорки?..

Вот оно, то самое, что должно быть донесено. Мысль: ты обижен. И вопрос: как именно?

Донесённое до тебя пронзительно обидно осознавать — но попробуй задуматься и не увидеть, что на тебя положили … ? что над тобой есть Юст? есть те, кто берёт твоё, оставляя тебе возможность успокоения: не признавать твоё твоим. Для этого ты — на кого положили, кладут и будут класть, — должен быть достаточно туп. И ты таков, если засыпаешь, не думая об утре тех, вместе с кем просыпаются лучезарные женщины и кого ожидает ещё многое — из-за чего стоит сравнить с их утром твой ранний подъём…

Ночной темнотой наливалось окно. Будоражило громкое сердцебиение, и Юрий не мог остановиться на некой мысли. Наконец он ухватился за неё: «Я не обижен!..» Всё оказалось устроено так, что он не выдал хорунжего, — и тот, прожив, сколько жилось, оставил жизнь без мучений. Это не было его, Вакера, заслугой. Вина обошла его — и то, что она его обошла, означало заботу судьбы. В этом выводе почувствовалась то ли ирония, то ли некая трогательность… Волнение растворило мысль, заставило забыться в нём, безудержно захотелось потянуться всем телом… оно агонизировало ещё некоторое время.

Пришедшему Киндсфатеру сказали о смерти Вакера. Аксель Давидович вспомнил, что тот был моложе, и невесело подумал о собственном невечном здоровье. Обходя колдобины, переступая по комьям мёрзлой грязи, он направился на ужин к Юсту.

В землянке царила степенная сдержанность, которая обычно предшествует первому тосту. Лампочка висела в клубах табачного дыма, свет от неё был красновато-жёлтым. Играл патефон. Аксель Давидович поприветствовал Милёхина и хозяина, кивнул остальным и обратил взор на плиту. В огромной чугунной сковороде жарилась яишница с картошкой. Вестовой вскрывал банки консервов. Киндсфатер подошёл к сидевшим рядом друг с другом оперу и Юсту и сообщил, что умер Вакер.

Так… — сказал Юст, насупливаясь, — ты отцу и напишешь.

Милёхин велел майору с планками медалей, что поместился слева от него, пересесть и кивком пригласил Киндсфатера занять место. Затем взмахнул рукой в направлении патефона — с пластинки убрали иглу. Вестовой, вопросительно посмотрев на опера и хозяина, поставил сковороду на стол; народ потянулся к стаканам. Милёхин, подняв свой, помолчал, перед тем как произнести:

— Помянем творческого человека.

К началу XXI века полтора с лишним миллиона бывших советских немцев переселилось на свою историческую родину. Не похоже, что когда-нибудь будет восстановлена Немреспублика. Но немецкие автономные районы есть в Новосибирской и Омской областях, в Алтайском крае. Любопытно, что какая-то толика уехавших в Германию немцев вернулась. Губернатор Свердловской области Эдуард Россель выступил с призывом о возвращении, обещает помощь при обустройстве.

Другое весьма влиятельное в России лицо патриарх Алексий II (Ридигер) немцев как будто не приглашает. Он пригласил возвратиться на родину протоиерея Александра Киселёва, проживавшего в Америке. Отец Александр в своё время был духовным пастырем РОА — армии, которую возглавлял генерал Андрей Власов. Есть фотоснимок, где рядом с флагом Русской Освободительной Армии видно знамя со свастикой (РОА входила в СС). На другом снимке улыбающийся Геббельс, обходя строй власовцев, одному из них пожимает руку. Есть фотография, запечатлевшая священника Александра Киселёва в момент его выступления в Доме Европы в Берлине 18 ноября 1944 года. От лица Русской Православной Церкви (зарубежной) отец Александр благословил власовцев на борьбу с Советской Армией. Он произнёс: «Дело наше должно быть чистым, белоснежным, а не грязно-серым», «чем чище, чем белее будут дела наши, тем меньше будет пролито братской крови».