Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Бородатое лицо Лукахина не казалось выразительнее обычного, голос звучал мрачно, но таким он бывал почти всегда. Пахомыч с видом усердного дворника, который отправляется по делу, поспешил к подводе, влез на облучок вслед за кучером; тот дёрнул вожжами, лошадь пошла.

— Дудоладова… этой ночью убили, — Никодим добавил: — Н-но! н-но! — понукая без причины лошадь.

Помолчав, хорунжий заметил:

— Сытая кобыла. Что значит — когда возчик фураж возит!

Лукахин с коротким мычанием выдохнул воздух:

— И сильны вы характером!

Поправив на голове выгоревший дозелена картуз, стал рассказывать:

— Я у него был вечером… от него только-только вышла полюбовница, ну, которая в штабе на машинке печатает. Он мне передал про её разговор. Она ему: белым город теперь не взять, пустое ваше дело, нам с тобой надо с деньгами скрыться… А он ей отвечает и этот ответ мне изобразил. Свобода, говорит, — алтарь, а это — и показывает себе на грудь — моя жизнь! И я, мол, глазом не моргну перед жертвой.

Хорунжий, чувствуя, что от него ждут отклика, сказал:

— С первого взгляда на такого я бы не поверил. А с такими, между прочим, как раз и бывает.

Никодим тряхнул вожжами:

— Н-н-но! — Душевное движение выплеснулось возгласом: — А какой был хват!

Затем рассказ продолжился:

— Ну, он мне толкует, что она, мол, на него глядела во все глаза, а под конец кинулась на грудь… Ладно. Стали мы с ним о деле. Он сказал — наши днями опять начнут наступать, и мы сделаем налёт. Вышел я от него и не успел далеко отойти — стрельба. Побежал я в обратку… Черти эти рыщут перед домом, а внутри перепалка — как из решета сыплется… Вынесли его, покойника, и кинули наземь, пока подъедет колымага.

Хорунжий в мысли о слежке извострил зоркость.

— У него были списки?

— Всё в голове держал! — уважительно произнёс Лукахин. — И баба не вызнала у него о других. — Он заметил внимание спутника к улице: — Глядеть и я гляжу… нет, не следят! Да они бы сразу и взяли.

«Много ли минуло?» — угрюмо сказал про себя хорунжий, представляя, как в ЧК исследуют всё добытое при обыске.

Никодим с ненавистью и отвращением сплюнул в сторону:

— Выдала сатана блудливая! Вертихвостки — надо им — и схимника улестят.

«Ну тут-то сатане особо изощряться не пришлось», — подумал хорунжий, отдав вместе с тем дань мужеству убитого.

Подъехали к складу. Пахомыч подождал у ворот, когда Никодим вернётся с порожней телегой. Тот вёз его назад к дому, и хорунжий, пощупывая взглядом фигуры прохожих, мыслью упирался в одно: ничто уж теперь ему так не поможет, как молитва.

— Вы бы что сказали, если бы вас просить на место Дудоладова? — обронил Лукахин.

«Боже, пронеси мимо чашу сию…» — подумалось Пахомычу. Он заговорил устало, но настойчиво:

— Людей ваших я не знаю. Что можно теперь путного сделать — не знаю тоже! Но если и впрямь без меня некому — приму.

Лукахин повернул к нему лицо — Пахомыч увидел обмяклые в красноте бороздки у глаз, горящих каким-то строгим, твёрдым умилением.

— Неотступный вы человек! — сказал Никодим вдохновенно. — Я зачем спросил… чтобы уж ни в какую не сомневаться!

Пустая подвода глухо погромыхивала по мостовой, мокрый круп лошади серо лоснился.

— Я некоторых знаю и спрошу, — говорил Лукахин, держа вожжи, — если будут согласны действовать, я за вами приду. А если нет… — он, казалось, забылся, а потом произнёс: — Не стоит село без праведника!

— А если порушилось, то и правду поднять некому, — в тон ему вставил Пахомыч.

— Ой ли? — будто кому-то третьему насмешливо бросил Лукахин. — Что упало, то поднимется… — произнёс с выражением таинственного намёка. — Человек, который много раз с жизнью простился и в любой миг её за дело положит, должен жить. Черти будут тешиться, что все обиженные, какие не на небе, сидят в покорстве, а он будет всё знать и оставаться недоступным…

Хорунжему представился то ли Никодим, то ли он сам в образе неистового в терпении ветхопещерника: на сухой с натянувшимися жилами шее — цепочка с большим тяжёлым крестом, свалянные волосы спускаются до середины груди.

«Благословением Твоим пройду невредимо перед львом, сниму с плеча скорпиона, перешагну через змия…»

— Отсюда вы уже сами до дома дойдёте, — сказал Лукахин голосом трезвой деловитости. — А мне теперь особенно надо поспевать в срок — чтобы было доверие.

Они расстались. Для Пахомыча потянулись часы, когда он ждал прихода чекистов то с холодной решимостью, то в нестерпимо-горячечном нетерпении, то с душевной судорогой восторга. От раза до раза хватка приступа приотпускала, тогда он слушал в себе: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите: ибо такова о вас воля Божия». Не щадила бессонница; он открывал фортку и вдыхал ночной воздух с такой жадностью, как если бы все дни сидел взаперти.

В третью подобную ночь приметил во тьме над крышами шевеление каких-то отсветов, там, куда они не доставали, мгла казалась особенно густой, загадочно-караулящей. Постаравшись не разбудить Мокеевну, оделся; ноги несли из дому. Со двора он увидел суровое зарево в полнеба. На улице слышался безостановочно-дробный стук колотушек: так оповещали сторожа о пожаре и при царе Николае, и при Екатерине…

Проехал, тарахтя, грузовик с красноармейцами, следом пробежало не менее роты. Пахомыч пошёл к месту пожара, то и дело обгоняемый резвыми людьми, чей вид намекал на предвкушение поживы. Зарево угрожающе колебалось; снизу взмывал раскалённый свет, смолисто вскипали клубы дыма.

Пылали огромные хозяйственные строения, кувыркаясь, отлетел в сторону багровеющий лист кровельного железа. Пахомыч увидел, что напротив, на взгорке, окна советского учреждения словно налились кровью.

Толпился народ, ближе не пускали военные; на огненном фоне вскидывалась струя воды из слабого насоса. Пахомыч остановился рядом со стариком, одетым в кафтан с блестящими пуговицами и высокой талией: при царе в таких ходили приказчики из отставных, продавцы сбитня или товара с тележек.

— Водовозов надо больше! — поделился с ним мыслью Пахомыч.

— Водово-о-зов… — пропел слово мещанин, смерив собеседника хитро-усмешливым взглядом. — Сено порохом горит!

На глазах запасы корма для гарнизонных лошадей ушли дымом. Не удалось спасти от огня и сарай с попонами, сбруей.

На другой день Мокеевна рассказала услышанное в столовой: пожар устроил возчик, который доставлял фураж и был знаком охране. Одного охранника он зарезал, а потом, чтобы поджечь сараи с разных концов, застрелил из револьвера ещё двоих. Когда поднялась тревога, стал стрелять из захваченной винтовки в команду, которая приехала тушить. Она потеряла несколько человек убитыми и ранеными, его, наконец, достали пулей — да было поздно.