Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

— Передали, передали мне ваш призыв! Ну что? что-нибудь ещё расскажете о комиссаре?

— Да вы раздевайтесь, — сказал хозяин, стоя недвижно и глядя в самые глаза гостю.

Тот заметил, что хозяйки в комнате нет, а на столе курится парком самовар. «За водкой послал… чего раньше не позаботился? Час поздний…» — предположение было опровергнуто словами Пахомыча:

— Мы с вами теперь одни побеседуем. Устинья Мокеевна ночует у дочери. — Он вытянул руку к столу: — Прошу!

Жест и это «Прошу!» — носили характер некой барственной внушительности. Будь Вакер не Вакером, у него вырвалось бы: «Хм…» Перед ним был никак не бывший истопник или дворник. Думая о себе: «Ни один мускул на лице его не дрогнул!» — гость, уколотый подозрением о чём-то горячеватом, сел за стол и остановил взгляд на своём отражении в самоваре.

— Чаёк, значит, — сказал он, дабы что-то сказать в щекочущем азарте интриги.

Рядом с самоваром стояла миска, прикрытая полотенцем. Пахомыч удалил его: в миске возвышалась горка масляно лоснящихся пончиков.

— С начинкой? — полюбопытствовал Вакер.

— С яблочным вареньем. — Пахомыч налил в чашки заварку и жестом пригласил гостя самому долить себе кипятку.

Быстро проделав это, Юрий взглянул на старика вопросительно и как бы с затруднением, будто тот был неясно виден. Сидя напротив, хозяин в старомодно-светской манере повернул руку ладонью вверх и указал на пончики:

— Попробуйте.

Вакер взял один и стал жевать, улыбаясь улыбкой, от которой его заинтересованно-жёсткий взгляд не помягчел. Хозяин не опустил глаз, они поблескивали из-под старчески-морщинистых век неярким твёрдым блеском. В лице выражалось высокомерие.

— Вы что для вашей книги ищете? Никак, правду?

Вакер на сей раз хмыкнул.

— Почему же — «никак»? — встречный вопрос не затронул старика.

— Комиссара Житора я видел не в губкоме, — проговорил он с какой-то сухой односложностью. — Комиссара Житора я видел в станице Изобильной. Вот так, как вы теперь, он был передо мной. Но не сидел, а стоял. Упал на колени… Я велел его казнить!

У Вакера напружились лицевые мускулы, выражение любопытства сделалось откровенно грубым. Мысль о старческих причудах, о сумасшедшей тяге к россказням не вязалась с тем впечатлением, которое сейчас производил Пахомыч. Однако Юрий изобразил полноту сомнений:

— Вон даже как!.. Казнить велели… — он издевательски усмехнулся и доел пончик.

— Лошадь его убило, — тоном формального отчёта продолжил старик. — Он остался лежать, думая: авось примут за мёртвого… Но кто же такого комиссара без осмотра оставит? Подвели его ко мне, и он стал убеждать, чтобы ему сохранили жизнь. Его, дескать, можно выгодно обменять: в Оренбурге среди арестованных есть важные персоны. Если этого мало — убеждал меня — то он готов объявить, что переходит на нашу сторону…

Вакер смотрел с нарочитым презрительно-мрачным неверием, словно говоря: «Не хватит комедиянничать с трагедией?!»

Пахомыч ушёл в себя, словно щепетильно стремясь передать всё возможно точнее:

— Я не отвечал, и он упал на колени. Призывал: живой — он будет нашим козырем! Его имя знает весь край! — старик повернулся на табуретке вполоборота к гостю и простёр руку вперёд и вверх: — Вот так он руку протянул ко мне… убеждал, как будет нам полезно, что он — на нашей стороне, какое это воздействие на массы… В глазах — жгучая мольба, на подбородке жилка бьётся, и сколько задушевности в голосе: «Я прошу вас поня-а-ть!»

«Было!» — полоснуло Вакера, который, впрочем, уже ощущал, что слушает не вымысел. Так и подмыла едкая, относящаяся к Марату ирония. Расчувствовавшись за выпивкой в гостинице, тот живописал, сколь трогательно-бережно хранит в себе образ его отца Пахомыч. Говорил Марат и об этой запомнившейся старику жилке на подбородке комиссара. И те же самые слова отца повторил: «Я прошу вас поня-а-ть!»

Впоследствии Юрий не раз повеселится над тем, как ему объяснил отцовский возглас Марат: «Имелось в виду понять, что жизнь при социализме — это ни на что не похожая заря».

Пахомыч не спеша собрался с мыслями.

— Не могли мы его обменивать. Отряд наш образовался только на момент. Да и не пошли бы коммунисты на обмен. У них… у вас, — уточнил он не без ехидцы, — незаменимых людей нет. Окружили бы и прихлопнули нас — пусть Житор и умри.

Вакер, боясь помешать рассказу, окаменев во внимании, молчал, и Пахомыч продолжил:

— Славу свою комиссар приукрасил. Кто бы её простил ему, хоть и объяви он себя, из страха, на нашей стороне? Слава-то у него была такого убийцы кровавого и глумливого, какого и не знал наш край. Потому я сказал ему: «Сейчас вас казнят!» Он повёл себя, как такому убийце и подходит: заюлил, с колен не вставая, заметался — к одному нашему, к другому, к третьему… за одежду хватает, вымаливает жизнь…

Тут рассказчик сделал отступление:

— А у нас старшой их конной разведки был. Житор впереди отряда разведку в станицу направил. Наши старики, с непокрытыми головами, встретили её — пригласили выпить и закусить. Четверти с самогоном в руках. Разведчики не отказались. А как вошли во двор: попали под дула. — Пахомыч развёл руки и изобразил объятие. — Вот так — со всех сторон — взяли мы их на мушку. Сдались они без лишнего слова.

Вакер услышал, как командир разведчиков и один из его людей — в обмен на жизнь — согласились выехать с казаками к своим и издали просигналить: в станице безопасно, можно входить!

Далее последовал рассказ о том, что уже известно читателю…

Юрий воспринимал открывавшееся перед ним как удачу, от которой он буквально «очумел» (позднее в мозг впилось это слово). Всё его существо испытывало такой восторг, что даже коже передалось ощущение торжества. Кипятком дал бы себя обварить, лишь бы старик не замолчал!

Пахомыч довёл повествование до эпизода, с которого начал.

— Житор перед нами ползает, а старшой его разведки — тут рядом, под присмотром. Я обещал ему жизнь, но какая мерзость на нём: человеку руку отсёк. Не мог я… — в глазах старика мелькнуло неутолённо-мучительное, — не мог я просто так его отпустить . Я велел, чтобы он казнил Житора .

— И-ии?.. — не стерпел Вакер.

— Дали ему карабин… руки у него тряслись… Стал садить в комиссара, всю обойму расстрелял… Убил. Я велел труп закопать. А бой ещё шёл, поехал я его докончить… Потом узнал: труп не зарыли, а сволокли к реке и в прорубь…

— Вот ведь как! — неопределённо высказался Юрий, отдавая должное постулату римлян: «Горе побеждённым!»

— Разведчику тому дали мы отсидеться у нас до темноты, а там отпустили, — поведал Пахомыч. — А другие, люди-то его, — нарвались. Они были в амбаре заперты, но как следует не обысканы: у кого-то оказался револьвер «бульдог». Когда начался бой, они решили воспользоваться заварушкой, караульного убили. Но не удалось им разбежаться — положили их всех!