Дереник Демирчян - Вардананк

– Нас волку в пасть толкает, чтоб волку свою преданность доказать!

Бакур нахмурился. Это было слишком уж большой дерзостью, – нужно было подтянуть узду.

– Признавайте власть марзпана, поддерживайте честь марзпана, – марзпан ведь ваш!

Все на минуту замолкли. Но пожилой крестьянин спокойно возразил:

– Марзпан не наш. У нас никого нет и ничего нет, кроме горя! О нем мы и толкуем. А марзпан марзпаном всегда останется…

Молчание стало напряженным.

– Эх! – встрепенулся Бакур. – Пора!

Он поднялся на ноги. Поднялись и воины. Поколебавшись с минуту, Бакур обратился к Аракэлу:

– Ну, Аракэл…

– Ты меня ждешь? Я не пойду, – отозвался просто и холодно Аракэл, не отводя взгляда от огня.

– Марзпан приказал.

– Уходи, я не пойду! -повторил Аракэл, продолжая спокойно смотреть на огонь.

– Что ж мне делать? – сдерживая злобу, растерянно повернулся Бакур к крестьянам.

– Он не привычен к виселице, старшина Бакур! – отозвался один из беглецов, русоголовый юноша. – Боится, что в петле ему будет неудобно.

Все рассмеялись.

– Что ж, – возмутился Бакур, – я, значит, должен висеть вместо него?

– Ну и что? Ведь ты крестьянский защитник! – вновь подал голос русоголовый.

– Иди, иди! Не повесят! – выкрикнул растрепанный кремнии. – Столько народу по рукам и ногам связали, что на виселицу веревки не осталось!

Бакур задумался, решив было подождать еще немного, – может, выйдет что-нибудь. Но, видя, что Аракэл продолжает безразлично лежать у огня, он впал в отчаяние, понимая, что попытка применить силу вызовет кровопролитие.

– Пойдем! – обратился он к своим, махнув рукой, и вышел из хлева, бормоча: – Да падет ваш грех на ваши головы!

Воины злобно оглядели лежавших на боку, сидевших и стоявших статных юношей, крепких, как дубовые кряжи, и пожилых крестьян. Потом, ворча, последовали за Бакуром.

– Не по зубам оказалось! – мотнул головой пожилой крестьянин.

Кто то выглянул из хлева вслед Бакуру:

– Поехал отряд собирать, собака…

– Соберет! – нахмурился растрепанный крестьянин. – Собак много…

– Выходит, холодно нам стало здесь!.. – заметил пожилой крестьянин. – Пойдем уж. Ну, Аракэл?

– Да! – очнулся от задумчивости Аракэл.

– Что ж мы будем делать? Куда пойдем? Думали вы об этом?

Аракэл уперся хмурым взглядом в землю и глухо сказал:

– Я знаю одно; марзпан не выпустит нас из рук, раз его самого персы из рук не выпускают. Ведь мы пролили кровь персидских сборщиков!

– Что ж, так и должны мы всю жизнь мыкаться по горам и долинам? – нахмурился Симон.

Аракэл полупрезрительно взглянул на него:

– О своей голове думаешь? Ты о селах подумай!

– Что села? С селами все кончено.

– А если с селами кончено, мы не в счет. – Он подумал с минуту и прибавил:- Села-то он в Персию не угонит! Еще до этого не дошло. Вот семьям нашим будет туго, если только не попрятались они по домам у родных, у знакомых… А за нами охотиться будут!

Он оглядел юношей, затем резко спросил;

– Кто из вас хочет вернуться домой?

– Домой вернуться? – удивился один. – Да нас живьем сожгут!

– Ну, вот и помните, что сожгут! В этом нашем марзпанском краю правды нет. Пойдем поищем, где она есть. Это горе не только наше – всего народа…

– Нигде ее нет, правды! – горько произнес Симон, Аракэл спокойно и просто обратился к юношам:

– Идете с нами?

– Куда же, если не с вами! – отозвались юноши невесело, во решительно.

Помолчали немного, стали медленно собираться.

Первым вышел Аракэл. Симон тоскливо оглянулся и зашагал за ним, далее шли юноши. Шагая по тропинкам, все думали о том, что прежде всего необходимо уйти от погони; поскольку на родное село и семьи неминуемо обрушится месть марзпана и персов -домой возврата нет.

И вот все пошли за Аракэлом. А он не терял надежды. Па что он надеялся, никто не знал – ни юноши, ни Симон, ни даже сам Аракэл, шагавший впереди уверенно и задумчиво. Несокрушимое ли здоровье крестьянина, железные ли мускулы поддерживали в нем неукротимый дух? Придавал ли ему силы жизненный опыт? Но какую силу мог вдохнуть в него опыт его горькой, беспросветной жизни? Ведь Аракэл не жил, а постоянно вел борьбу, – борьбу за кусок хлеба, за клочок земли. Какую же надежду и силу мог дать ему опыт, вынесенный из этой неравной борьбы? Что хорошего видел в жизни крестьянин? Об этом Аракэл не помнил. Но надежда все же теплилась, не угасала. Он не терял мужества, которое всегда приходило ему на помощь во врсмя самой тяжелой работы, в дни голода, в дни бедствий.

Аракэл шел вперед.

Поздно вечером Бабик с Нерсиком вошли в покои матери. Молчаливый и угрюмый Бабик подошел к матери и молча снял ее.

Нерсик встал чуть поодаль, всхлипнул и разрыдался: глядя на Бабика и вспоминая перенесенные им побои, он как бы заново переживал обиду, пережитую в этот день братом, и почувствовал острую жалость к нему. Парандзем крепко прижала Бабика к груди и не могла сдержать слезы. Сколько оскорблений, горечи, унижений накопилось у нее на душе! И вот все прервалось, – ей невмоготу стало далее нести на душе этот тяжелый груз.

Дзвик подошла к Нерсику, обаяла его и отвела к окну, тихо увещевая.

– Не плачь, родной мой, не плачь! Если ты сам не пожелаешь стать персом, кто тебя может заставить?

Бабик порывистым движением вырвался из объятий матери, «о сжатыми кулаками встал посреди опечивальни и глухим от боли и ярости голосом воскликнул:

– Не побои отца меня оскорбляют… Меня оскорбляет то, что он дал мне в наставники армянина с пресмыкающейся рабской душой, который лижет пятки персам и смеет оскорблять «ой народ!

Парандзем отерла глаза.

– Вот и хорошо, дитя мое, что ты все эта понял даже лучше меня! обвил руками шею матери:

– Прочти нам то, что ты обещала, мать!

– Прочту, дитя мое, прочту, успокойся только! И не прекословьте вы очень князю. Он разгневается, может вас убить.

– Пусть убивает! – воскликнул Бабик. – Он бил меня на глазах у раба и пса! Это все равно, что убить меня!

– Нет, нет, Бабик! – успокаивала его мать. – Пока в твоем сердце живет любовь к твоему народу, ты не убит. Поди ко мне, сядь. Ты также, Нерсик! Я почитаю вам.

– Да, да!.. – обрадовался Нерсик, поспешно усаживаясь на ковер у ног матери. – Читай!

– Прочту, прочту, родной… Бабик, сними с полки вон ту новую рукопись.

Бабик принес рукопись, заглядывая на ходу то в ее начало, то в конец.

– Но она не закончена, мать! – заявил он. – Где вторая половина?

– Она не дописана. Ее пишет Мовсес Хоренаци. Работа еще не завершена.

Из-за болезни матери Вардану не удалось выехать на следующий день в Арташат. Душевное потрясение оказалось слишком сильным для престарелой женщины: она слегла и начала бредить. Вардан Мамиконян глубоко любил свою мать и всегда считался с ее мнением. Он никогда не решался выехать, не простившись с нею. Каждый раз, отправляясь в дальние походы, на Чорскую заставу или в Нюшапух против кушанов, он непременно приходил перед отъездом поцеловать ей руку, получить ее благословение, и лишь после этого пускался в путь.