Дереник Демирчян - Вардананк

– С твоего соизволения, Багрянородный… – вмешался Анатолий. – Пусть хранят в памяти армянские князья, что мы видим страдания армян и всегда готовы помочь им – Конечно, несомненно! – подхватил Элфарий. – Страдания армян – наши страдания!

Когда покидали дворец, азаралет, горестно покачивая головой, прошептал:

– Господь всемилостивый да поможет стране Армянской…

С моря дул колючий ветер, старику азарапегу было холодно, он дрожал, слезы стыли у него в глазах. Когда вошли в дом. азарапет остановился посреди комнаты и, потрясая поднятыми кулаками, стал кричать:

– Вернусь на родину – ноги умою первому встречному армянскому воину, на родине камни буду таскать, корчевать пни буду, но к этим двуличным предателям обращаться не стану! Чем дальше от них, тем ближе к богу! Горе народу, горе, горе, если друг у него – змея…

Он велел тотчас вызвать косоглазого смотрителя и узнать, какая сумма была израсходована на содержание армянского посольства за время пребывания в столице Византии. Смотритель замялся.

– Но вы были гостями Византии… – нерешительно заявил он казначею азарапета.

– Назови сумму! – с гневом крикнул азарапет из соседней комнаты. – Назови в двойном, тройном размере… Возьми ее и удались!

Смотритель не упустил подвернувшегося случая, назвал довольно внушительную сумму. Казначей азарапета молча уплатил, и в тот же день армянское посольство пустилось в путь на родину.

Вытянувшись длинной колонной, пробиралась армянская конница по пустынным степям восточного побережья Гирканского моря. Снег густо покрывал землю. Пар вырывался из ноздрей у скакунов. Оборванные, изможденные конники, похожие на обтянутые кожей скелеты, молча покачивались в седлах. Гарегин Срвантцян расставил всех командиров на равном расстоянии одного от другого. Впереди ехал Арсен Энцайни, замыкал колонну сам Гарегин с сотником Аршамом.

Начиная с того самого дня, когда конница углубилась в пустынные степи кушанов, вся жизнь ее превратилась в нескончаемую цепь невыносимо тяжких страданий и лишений. Дружелюбный прием предводителя не избавил конницу от жестокости и предательства кочевников, и горькой ценой пришлось ей оплатить гостеприимство кушанского хакана. Армянскую конницу заставили сражаться в безводных и безлюдных степях на востоке от Оксоса с племенами, с которыми кушаны враждовали. Правда, ни полководец, ни хакан кушанов не проявляли к армянам открытой враждебности, но они оказались забывчивы к принятым обязательствам и коварны, что, впрочем, свойственно кочевникам вообще. Строго говоря, они не нарушали договорных обязательств, ибо обязательство было для них пустым словом, которое забывалось на следующий же день.

Не отказываясо от навязываемых ему в стране южных кушанов поручений, Гарегин, иод предлогом их выполнения, постепенно продвигался на север. Он делал вид, что преследует племена, против которых его посылали, но ему зачастую удавалось сговориться с этими племенами и без потерь проходить через их земли.

Тяжелому походу с вооруженными стычками сопутствовали голод и потери в людском составе. Пернатые хищники парили над изможденной конницей, шакалы, волки и гиены тянулись за ней следом. Но тяжелее всего были для конников горький хлеб чужбины, бессердечие и коварство ее людей.

Налетали смерчи и засыпали конников раскаленным песком, колодцы с горько-соленой водой не утоляли мучительной жажды, и часто казалось конникам, что ни один из них не выберется из этих мертвых, безлюдных пустынь. Вместо привычного мира кругом был первозданный хаос, в котором исступленно буйствовали разнузданные дикие стихии, разрушая и губя все, лишая человека приюта и убежища, отнимая у него установленный порядок жизни, самое право на жизнь.

В этом стихийном враждебном хаосе глаз человека тщетно искал безопасного угла, гнезда, согретого человеческим теплом строения, огня, улыбки, жизни, свидетельства человеческого существования в бескрайнем, безжалостном безлюдии, в страшном царстве смерти…

Именно здесь люди остро чувствовали ценность любого шатра, палатки, домика, селения и, наконец, города – творения созидательного духа человека, человечества, присутствия этого духа.

Необходимость вынуждала иногда требовать от «союзных» племен платы за военные операции. За этим следовал сбор оставленных побежденными припасов. Еще позднее голод и угроза гибели от истощения вынудили согласиться на дележ добычи с «союзниками». А под конец стали и сами брать добычу… Началось одичание, против которого лишь вначале протестовал Гарегин, но с которым впоследствии ему пришлось примириться.

Начальника армянской конницы терзала мысль о том, чем кончится их побег. Ведь он душой и кровью своей отвечал за конницу перед родной страной. Князья-командиры также не раз говорили между собой об этом, но, щадя Гарегина, не поднимали этого вопроса в его присутствии. Вместе с тем все сознавали, что, кроме этого чреватого смертельными опасностями побега, другого спасения у них нет и что лишь этот путь мог привести их в родную страну.

В коннице было много раненых. Привязанные к седлам или уткнувшись лицом в гриву своих коней, тащились они, глухо стеная или вскрикивая от боли.

Один из тяжелораненых, вцепившись в гриву своего коня, скрежетал зубами от невыносимой боли. Рана, полученная им в одной из последних стычек с кушанами, открылась и кровоточила, а в длительном походе не было возможности залечить ее.

В нескольких шагах от него ехал Гарегин, всегда державшийся поближе к раненым.

Раненый бормотал что-то себе под нос – не то жалобу на судьбу, не то проклятия, не то родную песню.

– Держись, Аршак! – окликнул его всадник с усталыми, потухшими глазами, ехавший позади него. – Держись, чтобы добраться домой! Не оставлять же нам тебя волкам на обед.

– А разве я не держусь, что ли? – простонал в ответ Аршак, окидывая снежную пустыню скорбным и полным надежды взглядом.

Он снова забормотал. Затем, сделав усилие, поднялся на стременах, оглядел товарищей и громко запел:

Родная земля – отец мой, мать моя,

Родная земля – надежда моя, свет мой, -

Где ты, где?

Желанная моя – огонь мой, вода моя,

Возлюбленная – гнездо мое, дом мой, -

Где ты, где?

Аршак горящими черными глазами тоскливо обвел товарищей. Он дышал с трудом, задыхался. Товарищи чувствовали, что ему не выдержать. Подъехал Гарегин. Его схватила тревога.

– В каком положении раненые? – спросил он.

– Держатся еще, князь, – послышалось в ответ.

– Терпите, дети мои! Надо домой добраться! Гарегин оглядел Аршака. В глазах раненого была такая тоска, т: хое страстнее желание жить, что Гарегину стало тяжело, он отвернулся.