Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Дозорщик-то сдохнет скоро, — оторвал от спора есаулов Тимофей Смеющев.

Охрим продолжал ворчать. Он подходил то к одному, то к другому, искал сочувствия.

— Зачем нам, други, уважительная грамота? Сие позорно и опасно. Гибелью обернется, если даже останется сначала все неизменным. Цари постепенно уничтожат наше выборное управление. Нам надобно гордиться! Единственная на Руси республикия!

Но толмача никто не слушал. Да и что говорить о будущем...

— Отстань! — отпихнул Хорунжий Охрима. Меркульев взял у Кузьмы раскаленные клещи, прожег левый бок у дозорщика. Начал выламывать ему ребра.

— А смрад через подпол не попадает в избу? — спросил кузнец.

— Нет, тяга всегда в одну сторону, к реке.

Умирающий на крюке дьяк рыкнул, застонал булькающе.

— Признавайся, кто у тя сообщник? — снова начал допрос Меркульев.

— Нет сообщника! Нет же, господи!

— С кем передавал доносы в Астрахань?

— Единожды сестра Зоида увезла. Вдругорядь — Василь Гулевой. Но они не ведали о спрятанной в посылке сказке... Я передавал с ними для родичей комки клея целебного из ульев пчелиных. А в слепки прятал писульки.

— Почему не подошел к Соломону? Он послан был дьяком Тулуповым к тебе.

— Прознал, что ты его пытал на дыбе в этом подземелий.

— От кого прознал?

— Подслушал случайно. Уснул под лодкой на берегу реки. А туда пришла твоя дочка Олеська с Ермошкой. Ах, будь он проклят этот Ермошка! Из-за него я попал на крюк!

— Ошибаешься, Платон. Мы бы тебя скрутили и без Ермошки.

— Врешь, Меркульев. Твоя взяла, но влип я глупо, на Магнит-горе.

— Нет, не случайно ты поддет на крюк, Грибов. Не Ермошка тебя изобличил. У нас свой дозорщик в Московии. Вот он-то и сообщил нам о тебе!

— Не поверю.

— Зазря не поверишь.

— Назови своего соглядатая, Меркульев. Мне ж помирать. Не опасен я для него. Любопытно узнать перед смертью о таком дьявольском ухищрении... Назови, Христа ради...

— Могу и назвать: Сенька Князев — наш человек в Московии.

— Казначей и хранитель библиотеки у князя Голицына?

— Он самый!

— Господи!

— Сенька — мой родной внук! — оживился хвастливо Охрим.

— Вот теперь ты меня убил, Меркульев! — сник Платон Грибов.

— А твоя сестра Зоида сбежала из ямы, — сказал будто бы между прочим атаман.

— Она шустрая.

— Но у нее переломаны обе ноги. Кто ж ее спас? Наверное, у тебя все-таки есть сообщник.

— Если бы сообщник был, я бы его не выдал. Но не было у меня помогателя, Меркульев. А Зоиду спас ее сын Егорка.

— Егорку пристрелили, как собаку, еще на Магнит-горе.

— Тогда шинкарь. Она с ним сожительница.

Меркульев и Хорунжий переглянулись. У ямы нашли застежку с кафтана шинкаря. Придется вздернуть Соломона на дыбу. Однако сие не к спеху. Можно несколько дней понаблюдать за шинком. И Фарида не продаст казацкий Яик. Надо с ней поговорить. Пока что главное — дозорщик. Что можно из него еще вытянуть?

Атаман подал Телегину условный знак. Богудай снял Грибова с железного крюка. Илья высвободил ему от веревок руки, усадил на землю, прислонив спиной к бочке. Но дьяк и пошевельнуться не мог.

— Уж не помиловать ли ты его собрался, атаман? — спросил Охрим.

Василь Скворцов бросил в костер поленья.

«Вот он где страшный суд!» — подумал Тимофей Смеющев.

— Сдохнет скоро он, брюхо-то пропорото! — успокоил Охрима Хорунжий.

— Наша знахарка вылечит. Можем помиловать мы тебя, Грибов. Вернем к жизни. Напиши-ка донос дьяку Артамонову, что нет у нас никакой утайной казны. Мол, произошла оплошка, — подавал атаман дозорщику ковш с водой.

— Нет, Меркульев. Не обманешь ты меня. И не толкнешь на предательство. Ничего не стану я писать. Да и выкрутили вы мне руки. Вишь, даже ковш не могу взять. А все горит внутри. Сломили вы мне и позвоночник. Не к жизни меня готовите. Вот вам, выкусите! Кукиш!

— Царапни маленькую писульку, — начал уговаривать Грибова и Матвей Москвин.

— Не старайтесь, есаулы. Умру я честной смертью. Не токмо вы умеете умирать храбро.

— Свинец горячий в ухо залью, — заугрожал Телегин.

— Глаза вырви, свинец в уши залей, а я умру за Московию! Казак для меня — враг!

— Чем тебе насолили казаки?

— Вы ж побили всех моих родных, дом разграбили и сожгли при смуте.

— За смуту не мы в ответе, сколько можно повторять?

— Все равно ненавижу вас. Ненавижу тебя, Меркульев! Тебя, Хорунжий. Тебя, Илья Коровин! Тебя, Богудай Телегин! Тебя, проклятый республикиец Охрим!

— Тобой двигала ненависть?

— Да.

— Какую ожидал награду от царя?

— Дворянство.

— Мы выделим тебе в поместье больше — реку Яик! Поплывешь в куле до самого моря. И поклонишься к утру царю осетру!

— Вы даже причаститься перед смертью не даете. Душегубы!

— У нас нет батюшки-попа. Расстрига — не священник. Да и тебя нет! Ты вырвал цепь и сбежал! Тебя ищут по всему Яику!

— Будьте вы трижды прокляты!

Меркульев ухватил Грибова за волосы и бросил в костер лицом. Дьяк сыскного приказа нелепо извивался и горел. Но у него не было сил, чтобы перевернуться, выкатиться из огня.

— Воняет, — выдернул за ноги мертвого дозорщика из огня Охрим.

— Умер он отважно, по-казачьи! — пожал плечами Меркульев.

Кузьма вытащил из-за бочки куль. Дьяка сыскного приказа запихали в мешок, бросили туда пару камней, завязали и потащили по широкому подземному ходу реке.

— Земля тебе пухом, вода колыбелью! — усмехнулся Хорунжий.

— Поищи, дозорщик, двенадцать бочек золота! — посоветовал благожелательно атаман.

Илья Коровин и Кузьма раскачали куль и бросили его с обрыва через кусты шиповника в крутящийся черный омут.

В событиях — судьба. В замыслах — величие и мельтешение. И не зависит жизнь от задумок. Мысли за горами, а смерть за плечами. Собиралась вольница днем провожать в морской набег Нечая, а все рухнуло. Овсей на дуване воздевал руки над костром, крутил шеей кадыкастой:

— И вышел другой ангел из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на облаке: «Пусти серп свой и пожни, потому что пришло время жатвы, ибо жатва на земле созрела!»

Но никто не слушал попа-расстригу, который вчера токмо пропил в шинке крест. Соломон просил пистоль у Овсея за вино. Но оружие расстрига не отдал. Ходит без креста, тщится читать проповеди. Да кому он потребен в таком мерзостном падении? На него и детишки не обращали внимания. Кому нужен крестопропивец?

Дозорный бил обломком оглобли по золотому блюду. Росла толпа у дувана. Грунька Коровина понеслась будить Хорунжего. Она ему белье стирает, варит борщи. Она, рыжеволосая юница, одна вхожа в страшный вертеп. У Хорунжего на стенах висят семь черепов. Боятся добрые люди заходить в злыдище.