Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Пошто обманываешь человеков? — спросил Охрим у пришельца. — Обложка библии из горного льна излажена, который не горит, знамо. Лукреций говорил...

— Изыди! Диавол глаголет твоими устами, старче! — прошипел в ответ Лаврентий. — И горный лен-асбет, промежду прочим, от бога на земле!

Меркульев приподнял толмача за шиворот и отбросил его далеко в сторону.

— Я тебе покажу Мокреция! Я Гомера из тебя выпотрошу! Я излажу из тебя чучело виршеплета Увидия!

— Гневливый муж не благообразен, — успокоил Лаврентий атамана. — А в старикашке том вредном скребется бес неверия. И не пойдет за ним народ!

Святой отец встал на атаманов камень, осенил толпу крестным знамением.

— Христиане! Вон тот гольноголовый старикашка глаголит, что нет бога! У него бог — Лукреций!

— Энто што ишо за Лукреций?

— Должно, лук грецкий! Наподобия ореха грецкого!

— Не, энто имя сатаны!

— Вроде сатану по-другому зовут, но похоже: Луцифером!

— Где ж у тя совесть, Охрим?

— Он и раньше, казаки, вещал в шинке, что нет бога!

— Из-за него и на весь Яик обрушится божья кара!

— Бей поганца! Он и табак мерзкий курит!

— Камнями его, казаки! Камнями!

— Сокрушим выродка!

— Казним безбожника!

Толпа разъярилась и набросилась на толмача. Охриму разбили голову, забросали его камнями, грязью и пометом коровьим. Он еле уполз на четвереньках через лужу под свист, крики и улюлюканье. Если бы не лужа, его бы добили. Но казакам не хотелось марать и мочить сапоги. А обойти лыву трудно — велика, как море.

— Где, христиане, у вас храм божий? — спросил Лаврентий, когда толпа немного успокоилась.

— У нас нет и не было церкви, — признались виновато казаки.

— Двести лет без храма живем.

— Сто пятьдесят.

— Гаркуша на Яик пришел до Тимура.

— И хде ж он обитался, когдась Тимур пришел?

— В лесах прятались. А орда ушла... и снова стало пусто на Яике. Потому и завелись казаки, что земли были пустынны! У меня прабабка помнила, знала хорошо правнучку Гугенихи. Вот и посчитай в поколениях! Двести лет без церкови живем!

— Я не удивлюсь, если вас поразит пожар и мор! — сказал Лаврентий, сходя устало с атаманова камня.

Казаки порешили тут же: немедленно построить церковь миром. И постановили: собирать пожертвования. Кузнец Кузьма сразу выскочил на бугор и объявил, что приносит в дар двести цесарских ефимков. Илья Коровин пообещал две бочки серебра на колокол. Изукрасили они с Нюркой крышу серебром у своего дома, да еще осталось три короба.

— Я пятьдесят золотых жертвую на храм! — поднял руку Меркульев. — И две пригоршни серебряных копеек!

— И я пятьдесят, — встал рядом Богудай Телегин.

— И я столько же! — крутнул щегольски ус Матвей Москвин.

— Пятьдесят и мы наскребем, — вздохнул Василь Скворцов.

— И я тоже пятьдесят! — высунулся Ермошка.

Все так и прыснули, захохотали. Шуточки парнишка шутит. Откуда у энтого оборванца золотые ефимки? Он и свою пленную ордынку не может прокормить. Глашка у атамана в дому кормится и живет. А сам голодрай покручником у кузнеца зарабатывает тяжелый хлеб.

— Не мешай, Ермоша! Мы сурьезные дела решаем! — отстранил парня атаман.

— Объявляйте, кто и сколько жертвует! Я запишу! — обратился писарь к народу. — Но копейки брать не будем, срамотно!

— Я пятьдесят! — снова вылез Ермошка.

— Чего пятьдесят? Блох или тараканов? — издевательски спросил Меркульев.

Гогот казаков заглушал слова Ермошки. Парень вырвался из толпы, побежал к своей хате, раскопал в подполе схорон и тут же принес золото на дуван.

— В писании священном сказано: есть последние, которые будут первыми! — умаслился отец Лаврентий.

— Я жертвую на церковь семьдесят золотых! — крикнул Ермошка, бросив на землю цесарские ефимки.

— Мы добавим с Телегиным еще по двадцать, — смущенно исправлял свое посрамление Меркульев.

«Где Ермошка взял такое богатство? — думал Илья Коровин. — Человек все не пожертвует, всегда себе что-то оставит. Если он выбросил семьдесят золотых, значит, у него осталось примерно столько же! А скорей всего в четыре раза больше!»

А у Ермошки не осталось ничего. Даже на зипун теплый. И не было у него в избе ни зерна, ни капусты, ни грибов, ни ягод. Ушли от него даже тараканы. Наголодались, бедные, натерпелись с таким хозяином. Выходка Ермошки подействовала на толпу. Раскошеливались казаки, каждый старался показать себя богачом. И собрали золота мгновенно на строительство трех церквей. Лаврентий не ожидал такого успеха, такого чуда! У него кружилась голова, события казались голубым сновидением. Не пожертвовал на храм токмо Хорунжий. У него не было ни одного ефимка! Никто в такое бы не поверил. Все уже позабыли, что отобрали золото у Хорунжего, когда свергнутый Меркульев усидел в яме. Грунька Коровина протиснулась через толпу, сунула в руку воителя три динара. Хорунжий ничего не понял, поднял ладонь, разглядывал золотые кругляши.

— Пожертвуй на церковь! — прошептала ему Грунька.

— Жертвую! — простодушно сказал Хорунжий, бросив монеты.

Церковным старостой выбрали Тихона Суедова, звонарем стал отец Гунайки, беглый астраханский пономарь по прозвищу Сударь. Он по природе — звонарь. Толпа смешалась празднично. Овсей обнял Лаврентия, заплакал. Друзья детства и юности не ожидали встречи.

— Будь у меня дьяком. Прощение у патриарха я вымолю, — уговаривал Лаврентий расстригу.

— Спасибо, друже! Возьми Федьку Монаха, он знает службу. А я уж останусь походным священником, ежли не погонишь анафемой.

— Ты глубок верой, Овсей! Мне перед тобой надобно становиться на колени! Знаю, перешагнешь через разлад!

— Поздно, Лавруша. Я привык к зелью хмельному смертно, не могу без вина. В этом уже моя смерть!

— У вас есть добрая знахарка на Яике?

— Есть, Евдокия. Перед твоим носом проехала верхом на борове.

— Сходи к ней. Попроси зелья отворотного. Я сам, грешный, запил горькую лет семь тому назад. Исцелила знахарка. Сейчас пью по праздникам, по необходимости. А на запой не тянет.

— Устал, поди, с дороги, отец Лаврентий? Дарья моя вон машет... баня готова. Застолье ломится от снеди, — взял за локоть гостя Меркульев.

— Поговорим опосля! — помахал приветливо рукой Овсею Лаврентий.

— Ежли встренимся! Мы ночью уходим на челнах в море.

— На разбой?

— Казаковать.

— Не вздумайте напасть на Астрахань. Всех прокляну, отлучу от церкви. Гореть вам тогда в геенне огненной!

— Сразу видно, откуда ты пришел? — засмеялся Овсей.

Меркульев привел святого отца в свою усадьбу. Дарья истопила и освежила хвоей баню. В избе хлопот еще больше. Олеська и Дуняша изукрасили стол солеными груздочками и рыжиками, икрой зернистой из ледника, копченостями и зеленью. В печи томились четыре гуся и казан с мясом в красном перце. На блюде посеред стола — гора отбивной медвежатины без костей с травкой-духмянкой. Больше не было места в печи. Потому три порося и свежая покровская севрюга в полторы сажени жарились у Марьи Телегиной. Севрюгу смягчали в сметане, с яйцами, по-казачьи, без приправ. Илья Коровин приволок на загривке бочку вина. Собиралась старшина. Сидели на крылечке, на бревнах и чурках. Смахивали пылинки с сапог. Оглаживали степенно рубахи. Говорили о красных столбах в небе. О рисковом выходе в море Нечая.