Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

Аверя не обращал внимания на рыки и хрипы прикованного к стене есаула. Отрок был главной и неожиданной удачей сыска. Вчера пошел Аверя с Матреной выбирать шубу. Кухарка поворовывала у патриарха мясо, рыбу, масло. Продавала потихоньку, копила деньги.

— Ежели не покинешь меня, куплю бобровую доху с шелковой подкладью.

— В бобровой я стану приметным. Мне бы попроще.

— Сколь просишь? — произнес сбоку юнец, разглядывая у купца увеличительное стекло в оправе.

Аверя увидел на левом мизинце отрока белую полоску от зажившей ранки. И юнец оказался знакомым: сынок кузнеца из казацкого посольства с Яика.

— Иди, Матреша, домой! Опосля купим шубу! — вытолкнул Аверя из лавки сожительницу.

Матрена обиделась. Подслушивать разговоры в трапезной патриаршего двора ей доверяют. А тут слежка суетная за юнцом. И потому не ушла, затаилась за углом, выглядывала. Очень уж любопытно. Отрок хорошо одет, при пистоле. Должно, боярский сын. В чем же его подозревают?

— Доброго здравия, — поклонился Аверя Бориске.

— Доброго! — ответил юнец.

— Позволь глянуть на пистоль? Редкое оружие! — ловко и нахально за одно мгновение обезоружил Аверя отрока.

— Не трожь! Отдай! — возмутился Бориска.

— Тихо! Пойдешь со мной в Разбойный приказ!

— Не пойду.

— Не пойдешь добром, уволокем силой. И я бы не сказал, что ты богатырь!

Бориска ударом ноги выбил пистоль из рук Авери, поймал его и выскочил из лавки. Такого Аверя ожидать не мог. Он оцепенел, побежал вслед не сразу. Юнец уже возле угла. Сейчас он скроется в многочисленных поворотах и переулках. У вора всегда сто дорог! И в этот миг из-за сруба шагнула Матрена. Она схватила Бориску, повалила его в снег, полегла на нем скирдой.

— Задавишь! Отвались! — завизжал Аверя, стаскивая кухарку с поверженного беглеца.

Так попал Бориска в подвал сыска. Хорунжий уже был здесь, рядом с блаженным. Палач порвал на отроке рубаху. И Аверя увидел на шее юнца золотую иконку с четырьмя камушками плохо обработанной бирюзы. Руки у подьячего задрожали.

— Где ты взял, щенок, сию богоматерь?

— Нашел!

— Где нашел?

— В соломе.

— А может, тебя просили передать иконку кому-то, а ты забыл?

— Богоматерь валялась в соломе.

— В какой соломе?

— На возу, на санях.

— На чьих санях?

— На нашенских.

— Кто в санях ехал?

— Я.

— Еще кто?

— Батюшка Лаврентий.

— Поп?

— Он самый.

Аверя глянул на своего помощника, рослого детину с рыжими патлами.

— Тащи, рыжий, сюда попа Лаврентия. Он на патриаршем дворе.

— А ежели засупротивится?

— Придуши малость, пристукни. Но поласковей, а то прикончишь.

Рыжий детина вышел. Аверя достал из коробки иглу и шило, с трудом открыл тайник иконки. Там было пусто. Сие означало: у дозорщика на Яике есть важные новости, но передать он их ни с кем не может. Дозорщик просит срочно прислать человека.

— А ты не открывал тайник? Вот так, как я? — прищурился подьячий.

— Не открывал.

— Не ведал про утайку?

— Не ведал!

— А ежели я тебя раскаленными клещами начну рвать? — сунул Аверя железные щипцы в огонь горнила.

— Гузно вонючее! Кишка! — свирепо пучил глаз Хорунжий.

— С тобой мы еще поговорим вдосталь, — даже не глянул на есаула Аверя.

— О чем тебе со мной балакать, хорек?

— О медной пуле, которой убит в Астрахани дьяк Тулупов.

— Царь — дурак, кровопивец! — хихикал дурачок.

— Бог меня наказал за ослушание! — обливался Бориска слезами.

Ему было стыдно перед Хорунжим. Стыдно за обман. Меркульев, Хорунжий и отец дали иконку Бориске, чтобы он ее разбил молотом в кузне у знакомого московского коваля.

— Расплюсни, изруби в куски, — наказал Меркульев.

— А камушки, бирюзу?

— Раскроши, выбрось!

— А куски золота кому отдать опосля?

— Ермошке! — махнул рукой Меркульев.

Они стояли у кузни, говорили о чем-то тревожно, а Бориска бил молотком по ржавой железяке, подобранной возле наковальни. Иконку он спрятал, жалко было ему уничтожать удивительную чеканку. И очень боялся он своего обмана. Страшился, что выйдет из кузни, а его попросят показать оплюски. Вышел трепетно, бледный. И пролепетал, глядя в сторону:

— Расколотил, изрубил.

Есаулы не подумали даже, что Бориска их обманул. Они спорили:

— Ты не пройдешь от Селябы к Магнит-горе! — рубил воздух ребром ладони Хорунжий. — Сенька и Соломон доберутся на Яик к лету. К тому времени писарь скроется. Он ведь может и утайную казну перепрятать. Схороны ему известны. Сам закапывал.

— Не успеет! — успокаивал Меркульев. — К Магнит-горе сейчас дороги нет. И Матвей не ведает, что мы его накрыли! Не ждет опасности! Не уйдет от возмездия!

— И я не ушел от возмездия за обман! — сокрушался Бориска.

Как дико глянул на него Хорунжий, когда увидел иконку в руках подьячего. И больше не мог смотреть Бориска в сторону Хорунжего.

— Я не просто обманщик, я предатель! Я хочу умереть!

— Слезы проливаешь? — оскалился Аверя. — Москва слезам не верит! Ты похож на святого агнца. Однако ограбил Шереметьева. Тряпку на харю набросил и думал, что мы тебя не найдем? Ха-ха!

— Я не грабил. Клянусь!

— Человек сейчас придет, опознает тебя по мизинцу на левой руке.

— Нет вины на мне.

— А я раскаленными клещами ухвачу тебя за кожу. Ты и поведаешь, голубчик, с кем был на разбое.

— Я обобрал Шереметьева, — хотел избавить Бориску от пытки Хорунжий.

— Да неуж? А еще кто был?

— Воры московские.

— Где вы обобрали Шереметьева?

— Как где? У него дома. Напали на усадьбу!

— Охрану перебили?

— Перебили, изничтожили, оглушили.

— А Шереметьева зачем зарезали?

— Сопротивлялся.

— Сколь золота взяли?

— Три тыщи дукатов, кольца, рухлядь...

— Не умеешь ты сказки говорить, Хорунжий!

— Я зарезал Шереметьева!

— Ты убил дьяка Тулупова. А Шереметьев жив-живехонек! И никто на его усадьбу не нападал! Слухай, как юнец расскажет всю правду!

Аверя вытащил из огня клещи, подошел к Бориске...

Подьячий ухватил клок кожи у подмышья, дернул, отмахиваясь от дыма и смрада. Бориска вскликнул пронзительно и тут же впал в беспамятство от боли и ужаса. Хорунжий рвал цепи...

— Убью! Загрызу!

В пытошную вбежал рыжий помощник подьячего:

— Государь пожаловал с боярами! Опущаются по лестнице!

Аверя решил, что настал час его возвышения. Потребно было блеснуть на глазах царя. В двери входили, склоняясь над косяком, Михаил Федорович, Долгорукий, Шереметьев, Голицын, голова Разбойного приказа — князь Дмитрий Пожарский, дьяк посольского приказа Федор Лихачев и отец Лаврентий. Обезумевший от радости Аверя сделал вид, что будто бы он не заметил самодержца и бояр. Подьячий подскочил к блаженному Ермолаю, рванул его клещами за горло и завопил истошно: