Райдо Витич - Послесловие

В дверь робко стукнули, Сережка голову в щель, открыв дверь, сунул:

— Теть Лен, — засопел. — Вы мне не поможете? — учебник выставил.

Девушка вздохнула: кто б мне помог? Лицо ладонями потерла, чтобы хмарь с расстройства отогнать — не зачем ребенка своим расстроенным видом пугать. И кивнула:

— Заходи.

Отодвинула свой учебник, его взяла. Сережа на стул залез, рот открыл, слушая:

— "В красной папке сто пятьдесят листов. В зеленой в два раза больше, а в голубой в три раза меньше чем в красной. Насколько листов в зеленой папке больше чем в голубой?" Что непонятно, Сережа?

— Все не понятно, — носом шмыгнул.

— Давай разбираться, — кивнула.

К тому времени, когда Домна с работы пришла, они с мальчиком все задачи решили, и чай пили. Лена ребенку сахар дала и тот счастлив был, улыбался вполне по — детски, потеряв свою серьезность.

— Ты уроки сделал? — выступила с порога женщина.

— Мне теть Лена помогла. Она хорошо объясняет.

— Да нет, — вихры ему взъерошила девушка. — У тебя сын смышленый, Домна.

— Ох, ты, значит, точно воспитательницей была?

— Я?

— Ладно, — отмахнулась, верхнюю одежду скидывая. Смысл с увечной спрашивать, все равно то одно, то другое говорит — память-то отшибленная. — Пойду я ужин сготовлю. Суп из твоей тушенки, как обещала.

— Помочь?

— Пошли, — плечами пожала.

На кухню перебазировались, Лена картошку чистила, Домна лук и капусту на сковороде прожаривала.

— Чего в институте, как сходила? — спросила, кастрюлю на керогаз ставя.

У Лены картофелина из рук выпала: вот голова дырявая! Начисто все вылетело: и что ходила куда-то, и что учила и еще учить надо. Ну и как она завтра рассказывать заданное будет?

Домна на стол облокотилась, уставилась на подругу с прищуром прозорливым:

— Чего? Погнали? А что говорила?

— Не погнали, — с тоской глянула на нее Лена. — Но, похоже, ты права. Мечта о институте мечтой и останется.

— Во! — пальцем в ее сторону ткнула. — Не до институтов — прокормится бы.

Вернувшись в комнату, Лена закрыла учебник и провела по нему ладонью — жалко, но факт — ничего она из того, что полдня учила, не помнит. Не стоит даже думать об учебе. И ходить завтра, позориться, у людей время отнимать. Вернет учебник и пойдет на работу устраиваться.

И жалко так не сбывшейся мечты, ущербности своей, что даже душно стало. Окно открыла. Воздуха свежего глотнуть и сползла на пол от бессилия, дурноты обморочной. Лежала и думала: кто ее на работу возьмет? Что ей делать? Как жить?

До дивана доползла, а окно закрыть сил уже не было.

Николай домой вернувшись первым делом сестренке газету в руки подал:

— Читай, — и в ванную руки мыть. Настроение отличное было — по новостям.

Вышел из ванной и, Валюха у него на шее повисла:

— Ой, как здорово, Коля!!

— В ухо только не визжи, — засмеялся. — Я тебе говорил «наладится» и налаживается. Цены на продукты снизили, лоточные везде открылись, чайные. Собирайся! — постановил, — в чайной посидим. Чтобы ты у меня точно поняла — плохого уже не будет, незачем продукты складировать!

Глава 55

Лена на почту устроилась, письма и прессу разносила. В январе, а в феврале уже не смогла, промерзла и заболела. Слегла и почти неделю то ли в бреду, то ли в пылу пролежала. Домна ей врача вызвала, но Лена даже не видела его, не знала, что приходил. Худо было. Только голову поднимет — падает, и ничего, что было до, не помнит.

Вера с Домной и Сережа за ней ухаживали, таблетки спаивали пригоршнями, а ей только вроде лучше — соображать начинает кто и что перед ней, как опять плывет туманом перед глазами незнакомое, чужое.

В этом тумане ей постоянно виделся мужчина со шрамом на щеке. Глаза у незнакомца были удивительные. Он слова Лене не говорил, будто только сидел молча рядом, а она казалось, слышит его. И хорошо ей, спокойно только оттого, что есть, что рядом.

Понемногу в себя пришла, а ее уже уволили. Не больничный бы да не Вера, что с криком на начальницу налетела, посадить могли. Даже приходили, но убедились — болеет, и больше не привязывались. Но наказать все равно не забыли, хоть и мягко. Теперь Лена работала сверхурочно и получала вовсе копейки. Голод незаметно стал прокрадываться все ближе и, снижение цен на пайки не спасало. Денег хватало строго на картошку и ржаной хлеб.

Но печали не было. Тяжело, да, но всем нелегко. И не одна она — с девочками.

Тушенку всю Домне отдала, сахар Сереже скормила, с зарплаты старалась ему то пряник, то бублик купить. Тот отнекивался, но сметал мигом.

А весной появились машины с хлебобулочными изделиями — вот уж настоящее испытания: булочки такие и этакие, круассаны, бублики, ватрушки. Дух шел от сдобы — слюнки текли. Раз в неделю получалось у Лены мальчику на французскую булочку наскребать денег. И счастлива была, когда его глазенки вспыхивали от вида угощения, будто весь мир ее обнимал.

Сдружилась она с Сережей пожалуй и крепче чем с Домной и Верой. Те на работе, парень сам по себе после занятий в школе. Девушка как придет домой — они вместе то чай пустой пили, то задачки решали.

Как-то в конце марта домой пришла и еще на площадке крики услышала — гремел матами какой-то мужчина. Дверь толкнула — мимо всхлипнувший Сережка пролетел, а из кухни на него небритый, однорукий мужик:

— Я тебе гаденыш!! Ублюдок пригретый!! — и за ним.

Лена у дверей в комнату встала, оттолкнула мужика, и поморщилась — перегаром несло так, что задохнуться можно было.

— Ах ты курва!! — взвыл. — Шалава!! Я тя щаз убью падлу!! Ты на кого руку подняла, марамойка?! На меня?!! Григория Свиридова!! Гвардии сержанта!! На фронтовика, кровь за тя суку проливавшего!!

Лене противно до омерзения стало, злость откуда-то из глубины поднялась такая, что только мужчина к девушке шагнул, лапу свою грязную протянул, желая за грудки схватить, она не думая, ему коленом в пах въехала, сил не жалея, и ударила в рожу пьяную.

Охнул, откинуло к входной двери.

А Лене мало — как с ума сошла.

Схватила за грудки в стену втиснула, шею зажала и зашипела в лицо:

— Ты не фронтовик, ты мразь пьяная. Сволочь, а не гвардии сержант. Ты себя и ребят — товарищей своих позоришь! Они на фронте погибли, что ты мразь, жил! По чести жил. Их не позоря! А ты предал их, растер, как фашист!!

— Я?! Я?!! Ах ты?!! — глаза вытаращил и пинок душевный получил.

— Меня слушай, скот!!! Если ты еще раз на пацана вякнешь, я тебя лично застрелю, мразь! Чтобы не позорил братьев погибших! Чтобы не пачкал пейзаж рожей своей отвратной! Фронтовик, хренов!

И отошла шатаясь от сникшего мужичка, осела у стены без сил, ворот рванула.

Почему вот такие живут, почему им дано было выжить? Зачем? Чтобы видом своим, делами имя славных сынов Родины, честь победителей пачкать?