Райдо Витич - Послесловие

— Ну, крут, — бросил майор Степцов секретарю, немолодой и повидавшей не одного начальника Лидии Степановне Ковальчук. И без спроса взяв стакан с чаем, хлебнул, чтобы пересохшее горло промочить.

Женщина глянула на него поверх очков и слова не сказала: смысл?

Через пять минут она уже прошла в кабинет и поставила перед Саниным другой стакан чая:

— Что-нибудь еще, Николай Иванович?

Мужчина глянул на нее, оторвавшись от бумаг.

— Эээ?

— Лидия Степановна.

— Да, извините — Лидия Степановна. Ко скольки вы приходите?

— Как все — к восьми утра. Я не опаздываю.

— Прекрасно. Завтра в восемь тридцать я назначил повторное совещание. С отчетами о текущих делах. Доведите это до сведения начальника оперативного отдела, майора Павлова. Сейчас он на выезде, время позднее, ждать — смысла нет. Но завтра я хотел бы познакомиться и с ним, и с отчетом по работе его подразделения.

— Поняла, Николай Иванович.

— И вот еще, к восьми я бы хотел видеть личные дела всех начальников отделов.

— Поняла, Николай Иванович.

И все корректно, спокойно, что понравилось Санину. С секретаршей они явно сработаются.

Хлебнул чая — прекрасный, и кивнул женщине: спасибо.

— Можно просьбу личного характера?

— Чай нужно крепче заваривать?

— Нет. Идеально, спасибо. Мне бы рамку.

— Рамку?

— Под фото.

Лидия Степановна задумалась, окинула взглядом кабинет.

— Сейчас, — вышла и буквально через минуту вернулась, держа в руках небольшую деревянную рамочку с откидной подставкой. — Подойдет? После моей предшественницы осталась, а у меня нет привычки выкидывать вещи. Буду рада, если пригодится.

Николай вытащил из внутреннего кармана кителя фотографию, где они с Леночкой в обнимку, вставил в рамку. Подошло словно под заказ.

— Спасибо, — поставил на край стола.

Женщина взглянула на фото, не сдержав любопытства и заметив взгляд полковника, спросила:

— Жена?

— Да.

— Очень эффектная женщина. И сразу видно, очень любит вас.

— Она погибла, — бросил сухо. — Вы свободны.

— Извините, — поправила та очки, смущенная собственной бестактностью.

И пошла, подумав, что холостой полковник — головная боль. Стоит тем же телефонисткам об этом прознать, начнут по делу и без крутиться, житья секретарю не давая. А если еще полковник ловеласом окажется, вовсе худо будет. А почему ему не оказаться? Молодой, при хорошей должности, симпатичный, хоть и шрамы на щеке. Но с другой стороны, в разнос пойдет, выкинут.

И опять нового жди? Пятый уже за четыре года!

Села за стол, а печатать не получилось: очень ее вопрос семейного положения нового начальника обеспокоил.

Глава 49

Каждую субботу, как на дежурство Николай ходил на ВДНХ к шести часам. Сначала уходил с работы ровно в пять, когда заканчивался рабочий день, специально не загружая его, потом чуть задерживался — машину служебную дали и опоздать на встречу он уже не боялся. Но ничего не менялось, Александра так и не было.

Санин был расстроен отсутствием Дроздова, не хотел плохого думать, уверял себя, что Санька забыл — с него станется, или не может еще прийти в силу обстоятельств не зависящих от него. Но сколько не находил реальных аргументов к его отсутствию, все они разбивать о еще более твердую реальность — на войне убивают. И клятвы данные сейчас, уже через час за не сможет быть исполнена — за отсутствием обещавшего. Миг на войне — жизнь, еще миг — смерть.

Но в ту августовскую субботу его больше всего другое тревожило — новости, что он наверху получил вместе с приказом быть готовыми, опять мобилизировать силы, внимание и обеспечить тихий проход составов с частями в сторону восточной границы.

Мужчина жевал картошку, как траву и думал о происходящем. На душе было отвратительно только от того, что он офицер запаса. А должен быть там, в вагонах с солдатами!

Валя смотрела, как брат кушает и понимала — не здесь он. Впрочем, за месяц, что прошел с момента возвращения он редко был «здесь». Все носил что-то тяжкое внутри, все кричал по ночам, стонал, утром и вечером односложен был. Даже где работает не говорил — можно только догадываться было. Служебная машина, как привилегия говорила о хорошей должности. Теперь Валя спала на пятнадцать минут больше, потому что на работу вместе с братом уезжала: он на углу жилого квартала выходил, а водитель Валю к проходной завода подбрасывал. Нравился он ей, симпатичный улыбчивый мужчина и веселый.

Жить с приездом Коли вообще стало легче, только одно все беспокоило и покоя не давало — мрачность и угрюмость брата.

С подружками своей тревогой поделилась и Фекла посоветовала: сама беседу начни, расскажи как ты жила, а он глядишь, подключится и выльет, что на душе камнем лежит. Главное разговорить, не дать в себе держать.

Только с чего начать?

Коля чая хлебнул, очень жалея, что не водка он и замер услышав тихое:

— Когда мама умерла, я делать не знала что.

Мужчина внимательно на сестру посмотрел, а та в тарелку смотрит, слова подбирает:

— Страшно было, голодно и никого вокруг. Мамы нет, ты на фронте и не знаешь, вернешься или нет. Страх… Он как змея в сердце сидел. Карточки отоваривать пошла, а у меня их украли. Росомаха. Ревела сутки, наверное. А что делать? Реви — не реви, жить-то надо. День, два — ничего, только очень есть хотелось, а на третий вроде и меньше. На четвертый вроде и не хочешь, на пятый даже легко стало, словно взлетишь вот вот, как шарик воздушный. Только голова кружится. На лестнице в подъезде шлепнулась, не поняла как. Тетя Клава увидела, к себе затащила, хлеба кусок дала и кипятку с ложкой настоящего варенья. Вкусно!…Она и сказала: потеряла карточки, не сиди. Если есть что в доме — иди на рынок и меняй на продукты. А я как? — глянула с тоской на Колю. — Это же мама все, ты. Как возьму, как продать? — и снова взгляд в тарелку, тон виноватый стал. — Дура была, а кому подсказать? Мамины сережки все не решалась обменять, лампу сначала хотела, а ее не берут. Сутки протолкалась так домой с ней и пришла. С сережками пошла, на булку хлеба быстро поменяла, даже не поняла, что дешево. Они ведь золотые с настоящими сапфирами. Дура, дура!… Но целая булка хлеба! Шла домой, и щипала ее. И все думала: на две части поделю, чтобы на две недели хватило. А вернулась — полбулки нет. Такой безвольной. Такой глупой я себе показалась. Решила — все, держусь, воспитываю силу воли. Полбулки на две части поделила, потом каждую часть на семь равных долек. Махонькие вышли. А я ничего — держись! Две недели будет, что есть…. А съела за пять.

У Вали губы тряслись, вина в голосе четкая проступала, только в чем винилась?

Коля, как замерз сестренку слушая. Каждое слово по душе, как по ржавому железу наждаком. Кулаки сами невольно сжались, лицо мрачным стало.