Райдо Витич - Имя - Война

Леонид уставился на него тяжело. Взгляд злой, горящий:

— Ты в плену был, курва гражданская?

— Недолго.

— А я долго! Пять дней! — выставил грязноватую пятерню. — Пять!!… Мы за эти дни такой марш дали!..

— То-то смотрю, ноги сбиты…

— Обувь-то где посеял? — спросил Саша, чтоб разрядить образовавшийся накал.

— Забрали! Всех подчистую разули!

— Да-аа, — опять протянул Голушко, глянул на свои потрепанные ботинки.

— И у нас снимали. Но не у всех, — кивнул Камсонов.

— А у нас все сняли: сапоги, ботинки, ремни! Из карманов все вывернули! И гнали, гнали!… Ребята стоять не могли… раненые… Пашку Зверева за то что упал — штыком. Махмуда… просто… просто так вывели и запинали, — голос парня садился, взгляд стекленел. Бойцы притихли слушая. Лена замерла, зрачки все шире становились от ужаса. — Политрук, мужик замечательный, как отец нам был… ранили его, контузия… Они командиров и политруков без разбору в расход. Выводят и… А то и тешатся. Лейтенанта Кочмарева к столбу телеграфному привязали голым и штыками звезды вырезали. Мы с политрука гимнастерку стянули, чтоб фрицы и его… А они как-то поняли, кто он. Вытолкали, на колени поставили и давай глумиться, акцию значит, показательную устраивать. Глаза выкололи, уши отрезали, а потом… Говорит один, да словно русский, не отличишь по говору: кто расстреляет комиссара, тому галеты и свобода.

И смолк. Сидит как неживой, голову свесив.

— И чего? — шепотом спросил Васечкин, во все глаза разглядывающий солдатика.

Леня очнулся, исподлобья посмотрел на него и выплюнул:

— Ничего. Нашлась сволочь, продалась за галеты.

— Выпустили? — поинтересовался Перемыст.

— Да. Пистолет даже дали. Шел потом с конвоем, отстреливал, кто из наших падал или шел медленно.

— Вот падаль! — взвился Васечкин, кулаком о траву грохнул. — Не всех раздавили, ушла все ж пара гнид! Э-эх, жаль!..

— Нас потом на аэродром кинули, человек пятьдесят. Остальных не знаю куда повели, — добавил глухо. — Ни еды, ни питья… Расчищали завалы с утра до вечера. На ночь как скотов в каптерку загоняли. Стоя спали. Кого там сесть — не повернуться — набито.

У Лены рыба в горле встала: ни туда, ни сюда. Сглотнула с трудом, отложила недоеденное. Бойцы на нее покосились, зашевелились.

— Сбежал — радуйся, — решил закрыть тему Перемыст.

— Чему? — глянул на него Фенечкин. Нехороший взгляд, черный.

— Ну что смотришь?! — вдруг рассердился Антон. — Я, что ли, тебя прессовал?! Мне дня с немчуками хватило, чтобы понять — падлы они, круче зверья.

— Гляди какой умный урка, — хмыкнул Дрозд.

— Кто? — не поняла Лена, но ее будто не услышали.

Перемыста к лейтенанту развернуло, уставился неприязненно:

— Ну и урка, и что?! Не человек, да? А я може больше человек, чем вы, потому что не слепой и своей головой живу! Что думаю — то говорю, и за галеты не продаюсь…

— Остынь, — тихо посоветовал Николай.

— Я — то остыну, — протянул, поднимаясь. Руки в брюки сунул, щурясь на Санина. — Только сперва, что думаю, скажу, раз пошла такая пьянка. Вы вот все с девчонкой марьяжитесь, поделить меж собой не можете и пристроить, куда не знаете. Вроде оставь, а вроде — как же?

— Рот закрой! — поднялся Александр, следом Николай. Лена же с недоумением на мужчин смотрела, ничего не понимая: она при чем? Кто кого марьяжит, и что это такое? Гнусное или нет? И причем тут Дроздов?

— Нет уж, договорю. Если ее возьмут с нами, — рукой на бойцов указал, — мужики соврать не дадут — дерьмо будет полное. У нас, в том конвое, фельдшерица была — Груня Станкевич. Так немцы ее распяли и всем составом прямо там сделали, да так, что ты своим тупым красноармейским воображением не представишь. Двое на гармошке играют, десять пялят и по кругу. А как натешились, к дереву привязали и грудь отрезали, а потом живот вспороли. Так и оставили.

Лену скрутило, затошнило, захотелось бежать, куда глаза глядят.

— Перестань! — приказал Санин Перемысту.

— Не пугай, — бросил Дроздов сжав ствол ПП так что пальцы побелели.

— А я не пугаю, в том и хрень — правду говорю, пусть и неприятную для чьих-то ушей. Возьмут девчонку с нами — солдатне на потеху отдадут, без разговоров. А вы посмотрите.

— Ты специально? — в упор уставился на него Николай, чувствуя, что еще пару слов и он ударит мужчину. Нет, не за сказанное — в том, что правду он говорит, сомнений не было. Ударит за то что тот пугает Лену и за то, что в душе у самого Санина от услышанного черти хороводить начали.

— Да! Потому что хочу, чтобы и вы и она это знали! И понимали, с чем играете! — закричал тот.

Пара секунд глаза в глаза и Николай опустил голову:

— Твое предложение?

— Оставить в деревне. Ей не место с нами.

— Может, вы меня спросите?! — не сдержалась девушка.

Бойцы дружно покосились на нее, переглянулись меж собой и зашевелились.

— Быстро доедаем, складываемся и переправляемся, — глухо постановил Санин. — Молча!

Лена озлилась отчего-то, рванула вверх, желая встать, но только приподнялась над травой — обратно приземлилась. В ушах звон и перед глазами туман. И словно ватой обложили — не продраться, не понять, что за ней…

Николай успел ее подхватить, на Антона уставился: довел? Молодец! В зубы бы тебе за такое паскудство!

— А я что говорил? — тихо бросил Перемыст. — Схороните по дороге, — сунул руки в брюки и попер к берегу, лодку чинить помогать.

Лена чувствовала себя отвратительно, что физически, что морально. Мысль о том, что она сознание потеряла, какая-то буржуазная девица, угнетала. А телу было все равно на метания души, его сотрясало от боли и озноба и голову нет-нет, обносило, и слабость все сильнее давила, как не пыталась девушка с ней справиться, прогнать.

Она смотрела на деловитую суету бойцов и все силилась понять, чем может помочь, а мысли — предатели вязли.

К ночи все было готово.

Первыми переплыли на тот берег Дроздов, Голушко, Летунов и Васечкин в лодке. Чертыхался тот сквозь зубы, на ногу ноющую от раны пенял.

Лену от холода било. Она стояла, смотрела вслед плывущим в темноте и тишине бойцам и на оставшихся косилась. Не хватало Пал Палыча, Гриши Полунина и Никодима. А спрашивать где они — страшно. Спроси, а вдруг скажут — погибли, а как со смертью примириться? Сколько можно множить в памяти убитых? Не выдержать — тяжел груз. Лучше не знать и думать, что остались они в какой-нибудь деревне, раненные, но живые. И они вернуться за ними, обязательно встретятся, как только советские войска пойдут в наступление. И пойдут, очень скоро пойдут — не может быть иначе.

И того, что Леня и Антон рассказали — тоже! Не может, и все!

Но все равно страшно до дрожи и хочется спрятаться, зарыться, заснуть, как какой-нибудь жук на зиму, чтобы проснуться и опять как раньше: легко, светло, понятно. Кончился кошмар, да и не было его. Сон, всего лишь сон, пусть и жуткий, пусть и дурной.