Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

А в перерыве упрекал его Ленин, что прошляпили Красную гвардию. (А что — прошляпили? Да в завкомах как оружейные магазины — винтовки, берданки, револьверы. А в парке Дурново выборгская рабочая гвардия, что ни день, палит: „По врагам революции — огонь!” А 21-го кто ж и поработал? — кто оружие понёс на Невский? и своих в оцепленьи кто держал, чтоб не разбегались?) Теперь велел ему Ленин: поживей и покрепче устраивать Красную гвардию. И опять впрягался Шляпников: сговорился с районами (это готовили тайно от Исполкома Совета, для того действовала только „военная комиссия” при ПК), чтобы в пятницу 28-го собрать в городской думе со всего городу уполномоченных Красной гвардии, ото всех боевых дружин, какие уже есть или будут, и принять боевой устав, — устав такой утвердили в Выборгском районе, а теперь надо, чтобы и весь город.

Устав составили с хитрецой. Откровенно: цель рабочей гвардии — борьба с контрреволюционными попытками господствующих классов, отстаивание оружием всех завоеваний рабочего класса — и, для отмазки: а также охранение жизни и имущества всех граждан. Членство — только из социалистических партий и профсоюзов, по их рекомендации. Вооружение — за счёт военного министерства. Средства — за счёт предпринимателей и за счёт города.

В общем, сколотили прочно. На Выборгской стороне ни одного городского милиционера и не появлялось, Выборгская — уже отделилась и от города, и от правительства.

Но, конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в „Известиях” появилась статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом — и даёт солдатам повод думать, что рабочие против.

Вот так так! За два месяца революции первый раз „Известия” так выступали — и прямо же травили на большевиков.

В этих условиях — отменить собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз наоборот — принять бой! И — всегда бы Шляпников за это схватился. А сегодня почувствовал: нет, не тот. Сил не стало? опало что-то внутри? Не тот.

И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.

А тут явился от Исполкома и Юдин — мешать.

Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:

— Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда — пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.

И конечно придётся.

— И рабочие массы охвачены стремлением иметь своивооружённые силы!

И предложил — сейчас же голосовать устав.

Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии — в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия — на страже свобод, и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.

Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:

— Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.

А это — ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим — не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?

Оборвали шум, проголосовали: 74 — за продолжать, 79 — лишить слова!

Юдин стал уходить, за ним — часть из зала. Тогда вернули — ладно, пусть кончает.

Он — кончил, всё то же, а ему кричали:

— Всё равно дружины на заводах уже есть!

— Оружия и патронов не вернём!

— Вы сами нам их раздавали!

Верно, сами. Забыли. Отреклись.

— А ну, попробуйте, разоружите нас!

И опять Юдин свою папку под мышку — и пошёл вон.

И за ним — с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но — немного.

Ушёл, а тут догадались, стали кричать:

— Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в „Известиях” напечатают!

— А чтоб не было ихней резолюции!

— Чтоб не вышел завтрашний номер „Известий”!

— А вынесем резолюцию мы: чтоб они отменили свою резолюцию!..

А ведь каждый кричал от своей сотни, если не от тысячи.

Нет, исполкомовские соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.

Обошлось, как будто всё правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже — в колее. И катится.

Без него.

И пусть, лишь бы дело шло.

Но всё же стали избирать делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.

После апрельского кризиса — нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство — задыхалось.

А всё — от жестокосердия Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля — и вместе с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.

И всё — как повисло в воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел — сами заседания Временного правительства, всё поздненочные, на этой неделе, после публикации вопиюще-грозного Обращения к стране — надо признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.

Позавчера, 26-го, отменили ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну должность товарища министра юстиции. Шингарёву — пригласить из Америки специалистов по большим холодильникам. Терещенке — выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так — гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).

Вчера, тоже к полуночи, постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации театральных афиш. Постановили призвать на военную службу всех до сих пор не призванных врачей до 50 лет. И отказать великорусскому оркестру Андреева в ежегодной субсидии.

Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно безучастен, — и после заседания не оставался на частные собеседования министров, в которых и билась жила жизни.