Роберт Грейвз - Божественный Клавдий и его жена Мессалина

Это был прекрасный план, и я делал все возможное, чтобы привести его в исполнение. Когда принц бригантов прибыл к нам, Британик поселил его у себя, и вскоре между ними завязалась тесная дружба. Они выучили друг друга своему родному языку и пользованию национальным оружием. Они побратались, не спрашивая меня, и обменялись подарками. Я радовался, что все идет так хорошо. Я рассказал Ксенофонту и Нарциссу о своем плане. Они обещали мне помочь. Все было наготове. И посмотрите, что из этого вышло! Мой хитроумный замысел оказался напрасным.

Три дня назад, рано утром, когда весь дворец еще спал, Нарцисс привел ко мне Британика. Я обнял его с жаром, который скрывал уже много лет. Я объяснил ему, почему я так относился к нему все последние годы. Мной руководили не жестокость или небрежение, сказал я, а любовь. Я процитировал ему слова оракула, переданные мне перед смертью Августом: "Ранивший исцелит". Я рассказал ему о предсказании сивиллы и моем стремлении спасти из гибнущего Рима того, кого я люблю больше всех на свете - его самого. Я напомнил ему о роковой истории нашего рода и умолял его согласиться на мой план, в котором заключался единственный шанс его избавления от смерти.

Британик внимательно слушал меня, но тут он воскликнул:

- Нет, отец, нет! Отец, признаюсь, я ненавидел тебя со дня гибели матери. Я очень плохо думал о тебе. Для меня ты был педант, трус и глупец, я стыдился, что я твой сын. Вижу теперь, что был несправедлив. Прости меня. Но сделать то, что ты просишь, я не могу. Нет. Это бесчестно. Клавдий не должен красить лицо в синий цвет и прятаться среди варваров. Я не боюсь Нерона, Нерон трус. Разреши мне надеть мужскую тогу в этом году. Мне исполнится только тринадцать, но ты простишь мне один недостающий год: я высокий и сильный для своих лет. Как только я официально буду считаться взрослым, я смогу соперничать с Нероном на равных, несмотря на преимущества, которые ты ему предоставил и несмотря на его мать. Сделай нас сонаследниками, и мы еще посмотрим, чья возьмет. Это мое право как твоего сына. Да и не верю я в республику. Нельзя повернуть историю вспять. Это слова моей прабабки Ливии, и она была права. Мне нравятся стародавние дни не меньше, чем тебе, но я не слепой. Республика мертва, мертва для всех, кроме таких ветхозаветных людей, как ты и Сосибий. Теперь Рим - империя, и выбирать можно только между хорошим императором и плохим. Сделай меня сонаследником вместе с Нероном, и мне не будут страшны никакие предсказания. Поживи еще несколько лет, отец, ради меня. И тогда, когда ты умрешь, я смогу занять твое место и править, как положено. Гвардейцы меня любят и доверяют мне. Гета и Криспин сказали, что после твоей смерти они сделают императором меня, а не Нерона. Я буду хорошим императором, таким, каким был ты до того, как женился на мачехе. Дай мне настоящих учителей, от моих мне никакого толку. Я хочу изучать красноречие, я хочу разбираться в финансах и законах, я хочу научиться быть императором!

Никакие мои слова, даже слезы не могли переубедить его. Я потерял всякую надежду его уберечь; ни один врач не спасет жизнь пациента, если тот твердо решил умереть. Я делаю все, что он просит, и всячески балую его. Я рассчитал Сосибия и других учителей и нанял новых. Я обещал отпраздновать его совершеннолетие в первый день нового года и изменил свое завещание в его пользу: в старом он почти не упоминался. Сегодня я произнес в сенате прощальную речь и смиренно рекомендовал сенаторам Нерона и Британика как моих наследников-соправителей, а затем обратился к ним самим с длинным и торжественным увещеванием, призывая их к братской любви и согласию, а сенат - к тому, чтобы они засвидетельствовали, что я их к этому призывал. Но с какой иронией я все это говорил! Я знал так же верно, как то, что огонь горяч, а лед холоден, что мой Британик обречен, и не кто иной, как я, присуждаю его к смерти и обрываю последний росток со старинного древа, произросшего от Аппия Клавдия Слепого. Я, глупец.

У меня устали глаза, рука дрожит, я с трудом вывожу буквы. В последнее время появились странные знамения. На полуночном небе ярко сверкает большая комета, вроде той, что предвещала смерть Юлию Цезарю, Из Египта передали, что там видели феникса. Он прилетел, как обычно, из Аравии в сопровождении стаи других птиц. Я не думаю, чтобы это был настоящий феникс, тот показывается раз в тысячу четыреста шестьдесят один год, а с тех пор, как в царствование Птоломея III из Гелиополя сообщали о настоящем фениксе, прошло всего двести пятьдесят лет, но все же феникс есть феникс. И точно этих чудес - кометы и феникса - было мало, в Фессалии родился кентавр. Его привезли ко мне в Рим (через Египет, где его осмотрели александрийские доктора), и я дотрагивался до него собственными руками. Он прожил всего один день и лежал в бочонке с медом, но это был настоящий кентавр, самого высшего сорта, из тех, у которых не ослиное туловище, а круп коня. Феникс, комета, кентавр, рой пчел над знаменами в лагере гвардейцев, поросенок с когтями, как у орла, и молния, ударившая в памятник моего отца Друза! Вам недостаточно этого, прорицатели?

А теперь ни слова больше, Тиберий Клавдий, бог британцев. Больше ни слова.

[М. Л. Гаспаров. Перевод, 1964.]

…Вскоре затем он составил и завещание, скрепив его печатями всех должностных лиц. Он пошел бы и дальше, но встревоженная этим Агриппина, которую уже не только собственная совесть, но и многочисленные доносчики обличали в немалых преступлениях, опередила его.

Умер он от яда, как признают все; но кто и где его дал, о том говорят по-разному. Одни сообщают, что сделал это евнух Галот, проверявший его кушания за трапезой жрецов на Капитолии, другие - что сама Агриппина за домашним обедом поднесла ему отраву в белых грибах, его любимом лакомстве. Что случилось потом, также рассказывают различно. Большинство сообщает, что тотчас после отравления у него отнялся язык и он, промучась целую ночь, умер на рассвете. Некоторые же передают, что сперва он впал в беспамятство, потом от переполнения желудка его вырвало всем съеденным, и отраву ему дали вновь - то ли подложив в кашу, будто ему нужно было подкрепиться после рвоты, то ли введя ее с промыванием, чтобы этим якобы облегчить его от тяжести в желудке.

Смерть его скрывали, пока не обеспечили все для его преемника. Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец комедиантов, словно он желал развлечься. Скончался он в третий день до октябрьских календ в консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы, на шестьдесят четвертом году жизни и четырнадцатом году власти. Погребенный с пышностью, подобающей правителю, он был сопричтен к богам; впоследствии Нерон отказал ему в этих почестях и отменил их, но затем Веспасиан восстановил их вновь.