Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

Глаза у них ввалились, ноги отяжелели, вдобавок пурга сыплет и вьет, залепляет лица снегом. Силы их покидали, шаги замедлялись, словно во сне они перебирали ногами, но, казалось, не двигались с места, время остановилось. Внезапно в этой немыслимой белой глуши стали появляться какие-то наскоро сооруженные навесы, шалаши, даже завиднелась в безлюдном пространстве крытая войлоком юрта. Перед юртой горит костерок, под навесом теснится скот, лежат верблюды. Хитрые баи заблаговременно успели, оказывается, ноги унести, подумал Аманлык.

Внезапно Акбидай, которая давно уже отказывала себе в пище ради сына, запнулась, упала, и ее тут же вырвало кровью. Аманлык поднял ее и, обняв обеими руками, упрямо повел дальше.

Все трое прошли мимо байской кочевки, продолжая двигаться вперед и вперед, хотя знали, что могут внезапно остановиться, как перекати-поле, застрявшее в сухом бурьяне.

Чуть в стороне от дороги Акбидай увидела трех сидящих, скрестив ноги, мужчин. Они ели хлеб. Сглотнув слюну, она тихонько шепнула мужу:

— Остановись, мой бек… Отдохни!

Аманлык сел. И Жаксылык сел рядом с матерью. Они старались не глядеть на этих людей, которые медленно жевали. Увидев, что, глотнув снега вместо воды, мужчины выходят на дорогу, Акбидай протянула руку мужу:

— И мы давай встанем, бек мой! Вместе с ними.

— Нам за ними не угнаться, голубка!..

— Ну… а вдруг… вдруг кто-нибудь из них обронит кусочек…

Руки опустились у Аманлыка. Соленая слеза выкатилась из глаза и застыла на щеке… Едва пересиливая себя, он, увязая в снегу, бросился к песчаному холмику, маячившему в степи, руками разгреб сугроб у его подножия. Вместе с Жаксылыком они нарвали охапку сухого камыша, расстелили в затишке и уложили Акбидай. Потом наломали веток джангиля и связали над нею шалаш. Они даже развели маленький костерок внутри и поставили на огонь закопченный котелок, набитый снегом. Почувствовав слабое веяние тепла, ослабевшая и замерзшая Акбидай слегка шевельнула губами: «Суп…»

— Где суп?

Аманлык, еле волоча ноги, вылез из укрытия и увидел в нескольких шагах от себя — руку протянуть — беленького зайчика, который смотрел на него, приподняв длинное ухо. Но не успел Аманлык подумать: «Вот бы тебя…», как заяц вскочил и затерялся в снежной белизне… Аманлык махнул рукой и зашагал по дороге назад, к байскому стойбищу, мимо которого они проходили утром. К ночи он вернулся с куском мяса величиной с кулак.

Акбидай спала, Жаксылык поддерживал огонек. Аманлык положил мясо в котелок и присел у изголовья Акбидай, потихоньку гладя ее шелковые волосы, в которых теперь все гуще проступала седина.

Утром он вывел сына на дорогу и, подтолкнув к беспрерывно текущему по ней людскому потоку, шепнул:

— Проси!

Потом вернулся в шалаш и разогрел для Акбидай оставшийся суп.

— Любимый мой, не задерживайтесь здесь с сыном из-за меня… — с трудом простонала Акбидай. — Мне уже не встать, нет… Идите, идите с сыном, а то и вы поляжете в этих песках.

— Ну что ты, голубка моя! Поправишься, мы и пойдем! Теперь уже недалеко…

— Теперь уже недалеко… — тихонько пробормотала Акбидай в забытьи. Аманлык вышел на дорогу.

Потеплело. Мимо прошел человек, ведя на веревке корову. Аманлыку было приятно глядеть, как она шла, неся тяжелое вымя, полное молока. «Будет у народа — и нам в рот попадет».

Среди попрошаек он увидел и Жаксылыка. Сын показался ему крупнее, сильнее, сообразительней других. Но он не лез вперед, не толкался. Вспомнилась Аман-лыку его нищая юность, и снова слезы навернулись на глаза.

— Ой, аллах, когда же смилостивишься ты над рабами своими?!

Вдали показались путники на двух верблюдах. Между горбов сидят женщины и дети. Хозяин едет на осле, держит верблюда в поводу, позади кочевки идет около десятка коров. Мальчишки оживились:

— Эй, куда лезешь! Стой! Ишь проныра!

Они кричали, оттаскивая друг друга назад, толкались, совали кулаки, сквернословили.

— Не драться, тихо! — крикнул Аманлык.

— А ты не суйся! — отрезал чумазый босой парнишка с посиневшими от холода ногами. — Сам хочешь все захапать?!

Аманлык ничего не ответил, молча придержал за плечи сына и встал вместе с ним позади нищих.

— Счастливого пути, господин! — загомонили ребята, кидаясь к человеку на осле. — Живите долго! Пусть вашим деткам не придется по миру ходить, как мы ходим!

Байский сынок, качаясь на верблюде, грыз огромную баранью кость. Балуясь, он вдруг кинул ее в самую гущу бегущих за верблюдом мальчишек. Голодные ринулись за ней, как грызущиеся собаки, лезли друг на друга и вскоре слились в барахтающийся грязный ком.

— Эй, старик! А ты почему не спускаешь свою собачонку? — глумливо крикнул бай со своего ишака. — Не видишь, что ли, что твой щенок другим не чета, захочет — у всех отнимет! Пускай! Чего там? Жизнь-то дороже совести!

Первый раз услышал Аманлык слово «старик», обращенное к нему самому. Но ему теперь было все равно, как его ни назови.

— Если вы-то сами совестливый человек, помогите! Жена моя с голоду помирает!

Бай приостановил осла.

— А сына продашь?

Аманлык молча смотрел на него, не понимая.

— Да ты пойми, чудак! Денек-другой — и сын твой ноги протянет. Ведь я потому и хочу купить мальчишку, что вы оба не бросились за костью. Значит, думаю, доброй породы щенок. — И бай, продолжая говорить, тронулся в путь, кочевка, не спеша, удалялась, Аманлык с сыном, растерянные, смотрели вслед.

— Ты знаешь их, отец? — быстро спросил Жаксылык.

Аманлык молча покачал головой: нет.

— Ну, так продайте меня им. Пусть дадут еды маме, пусть она живет! — Аманлык, подавленный, молчал, рыдания подступили к горлу. Жаксылык сорвал с головы шапчонку и что есть мочи закричал вслед баю: — Благодетель! Остановитесь!

Бай остановился. Остановились и верблюды.

— Отец, бегите скорей за ним! Упустите случай — мама с голоду пропадет! — твердил Жаксылык. Аман-лык, обливаясь слезами, пустился за баем.

— Ну вот, взялся за ум, — хохотнул тот. — Жена поправится, а ребенок — дело наживное, другого родите. Ты-то ведь молодой еще, оказывается! Сколько просишь за сына? — Аманлык молчал. — Не пробовал продавать детей? Ну, так вон того бугая, — бай качнул жирным подбородком в сторону долговязого юнца, который гнал хозяйских коров, — того бугая купил я за баранью ногу да полмеры проса. А твой парень, видать, ему не чета — умный, терпеливый, за него полбарана да меру проса дам.

За все сокровища мира не отдал бы Аманлык сына. Но если начать сейчас раздумывать, торговаться, бай возьмет да уедет: ведь любой из сирот бегом побежит за ним, лишь бы остаться в живых. А будут они все трое сидеть в шалаше вместе, все и погибнут. Пусть хоть зеница ока родителей — Жаксылык — остается в живых. Поправится мать, — догонят…