Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

— Согласен, — заикаясь, молвил Аманлык. — Дайте, что обещали. Только скажите, пожалуйста, как вас звать?

— Не-ет, — протянул бай. — Имени своего я тебе не скажу. И условие мое такое: продал парня — и все, и больше он тебе не сын, и искать его ты не будешь… А не хочешь, как хочешь…

Уклоняясь от ответа, Аманлык поманил рукой сына, скромно стоявшего поодаль. Но Жаксылык все слышал, все понял и бегом бросился к шалашу попрощаться с матерью. Он вскоре вернулся, и как будто даже веселый.

«Неужели рад, что уходит от голодных родителей?»- с болью подумал Аманлык. И, будто угадывая его мысли, Жаксылык быстро зашептал в ухо отца:

— Маме лучше. Я не сказал, что совсем ухожу. Сказал, что иду на дорогу просить. Что выпрошу — ей принесу. Она даже засмеялась, поцеловала меня. «Ненаглядный мой, сказала, кормилец!» Она наверняка скоро поправится, отец. Тогда вы меня найдете.

Аманлык молча кивал головой.

— На, мальчик, поешь! — крикнула байбише с верблюда и кинула Жаксылыку краюшку просяного хлеба.

Жаксылык поймал ее на лету и сунул за пазуху отцу: отнеси маме.

Бай заставил второго верблюда опуститься на колени, развязал тюки. Чего там только не было! И мясо мороженое, и мясо соленое, и хлеб, и просо, и масло. Отдав Аманлыку пол-бараньей туши и мешочек с просом, бай снова поднял верблюда, а повод отдал Жаксылыку:

— Веди!

Жаксылык пошел впереди верблюда, Аманлык торопился рядом, на ходу целовал сына в лоб, в щеку, и слезы их смешивались на лице мальчика.

Не смотри, сынок, назад, не оглядывайся. Пусть аллах ведет тебя… ведет…

Не в силах сдержать рыдания, Аманлык повернул назад. А мальчик, верный наказу отца, не сбавляя шаг, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами, крикнул только:

— Отец, маму жалей, — она, даст бог, выздоровеет! Аманлык не оборачивался, бежал к шалашу, пряча свою добычу под полами халата.

Акбидай лежала лицом к двери. Увидев мужа, она слабо улыбнулась:

— Пришел, бек мой!

— Лучше тебе стало, голубка?

— Лучше… Наш Жаксылык вырос, теперь он позаботится о нас…

— Вот что он тебе прислал! — сказал Аманлык, вынимая из-за пазухи хлеб!.

Акбидай благоговейно приняла краюшку, приложила ко лбу, благодаря бога за великую его милость, и положила хлеб себе на грудь.

— Ешь, — сказал Аманлык.

— Он холодный. Отогрею его своим телом и мальчику нашему отдам.

— Он уже наелся… там… кушай.

Акбидай отломила маленький кусочек и протянула краюшку мужу:

— Кушай ты, мой бек!

Аманлык тоже отломил маленький кусочек и стал медленно жевать. Мать снова прижала краюшку к груди, глаза ее закрылись, она задремала. Аманлык отрезал хороший кусок мяса и положил его в котелок.

Вскоре суп был готов. Но Акбидай спала. После полуночи она начала бредить: «Жаксылык… мой Жаксылык…» Аманлык тихонько потормошил ее. Она не просыпалась. Тогда он набрал в рот супа и по капле стал вливать жидкость из своего рта в ее полуоткрытые губы. Но она не глотала, суп стекал на щеки, на подбородок. Вдруг она шевельнула губами, широко открыла глаза, вопросительно глядя на мужа. Глаза ее стали закатываться. Не зная, что делать, Аманлык трясущимися руками приподнял ее плечи, положил голову жены себе на колено. Тело ее, которое только что пылало огнем, начало холодеть.

В отчаянии звал он жену. Она была недвижима. Вне себя он обрушил сжатые кулаки на свой собственный лоб и замертво свалился наземь. Уже брезжил рассвет, когда Аманлык очнулся, вспомнил все и опрометью кинулся на волю. Вскарабкавшись на бархан, он заорал в пространство:

— Жаксылык! Эй, Жаксылы-ы-ык!

Его крик разбудил эхо, пошел по горам, по камням, по бескрайней степи: «Жаксылык! Жаксылык!»

Толпа обессилевших от голода оборванцев, сидящая у дороги, зашевелилась. Опираясь о землю, вставали люди на корточки и смотрели на странного человека, который стоял на вершине песчаного холма, держа в руках куски бараньей туши, и, не умолкая, вопил: «Жаксылык! Жаксылык!»

— Ловите — он сумасшедший! — крикнул кто-то, и они всей гурьбой кинулись на Аманлыка.

Вмиг грабители вырвали у него из рук куски смерзшегося мяса и тут же набросились на него. Они, рыча, раздирая мясо руками, пожирали его сырым. Аманлык, не переставая звать сына, пустился бежать по дороге. Отвалившись от сырого мяса, один босоногий бродяга, прихрамывая, кинулся за Аманлыком:

Ге-е-ей! Вернись, безумный, вернись! Разве ты не знаешь, что Жаксылык, доброта, на том свете живет?!

Спутникам его понравилась «шутка». С хохотом они загалдели хором:

«Доброта — на том свете! Доброта — на том свете!»

Аманлык остановился и ринулся мимо беснующейся толпы обратно к шалашу.

— Акбидай! — кричал он. Оборванцы захохотали пуще.

— Он, видно, и впрямь спятил! — молвил тощий, как скелет, человек с непокрытой, косматой седой головой. — Кругом зернышка проса не сыщешь, а он о белой пшенице толкует!

Увидев, что Аманлык нырнул в свой шалаш, оборванцы полезли за ним: видно, еще что-то прячет! И замерли на месте. Безумец, сотрясаясь от рыданий, сидел над мертвой женщиной. Услышав за спиной возню и сопение, Аманлык встал, вытирая слезы. Хлеб, присланный Жаксылыком, выпал из-под одежды матери. Никто из голодных не коснулся этого хлеба. Аманлык поднял его и снова положил на грудь жены.

Сквозь безмолвную толпу грабителей протолкался тощий седой бродяга и, вглядевшись подслеповатыми глазами в лицо Аманлыка, снова застывшего над женой, с воплем пал на труп женщины. Это был Бектемир, вожак голодных сирот, захиревший после того, как наглотался едкого дыма в Жанакенте. Он долго не мог вымолвить слова, только трясся всем телом, сопел и наконец зачастил хриплым шепотом:

— Аманлык! Аманлык! Да ты ли это?! Встань, родной! Снова… прибился ты к нашей стае… Веди нас, веди… по-прежнему… Как бывало… помнишь?.. Вместе поклонимся слепому оку аллаха!

Аманлык хмуро вглядывался в темное, выдубленное морозом лицо оборванца и пятился от него… Вдруг, словно какая-то посторонняя сила толкнула его, Аманлык, расшвыряв бродяг, ринулся в людской поток, непрерывно текущий по дороге. Оборванцы потянулись за ним. Но немного спустя он остановился, взгляд его прояснился. Круто повернувшись, Аманлык пошел назад, к своему укрытию. Он повалил шалаш и, яростно обрушивая на него груды песка из бархана, похоронил Акбидай на том месте, где она лежала.

К полудню Аманлык закончил погребение и снова вышел на дорогу, зашагал, держа путь на Хорезм. Сироты, цепляясь друг за друга трясущимися руками, тянулись за ним разорванной цепочкой. Они спотыкались, падали, но не отставали.

…Головные отряды тысячеверстного кочевья беженцев, как истомленное жаждой стадо, рвавшееся к воде, докатились к низовью Амударьи и вышли к морю. Люди, побросав свои тощие пожитки, уже ловили рыбу из-подо льда. А хвост небывалого этого кочевья еще только отползал от берегов Сырдарьи.