Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

Когда уехал Гаип-хан и в ауле стало легче дышать, бий рода ябы окружили Мамана с подобострастием, — у всех были сыновья. Кого из них осчастливит молодой бий, кого назовет своим первым другом? Но Маман сказал:

— Аманлык.

Все были задеты. Мурат-шейх, расстроенный, боясь даже подумать, чем все это может обернуться, пытался его образумить:

У тебя такое низкое происхождение или ты настолько забит своим сиротством, что не смеешь поднять глаз, избираешь нищего? Этот бедный парень, с тех пор как стал ходить, ходит с протянутой рукой. Не этому ли навыку и искусству ты намерен у него поучиться? Что видишь в гнезде, то увидишь и в полете. Сегодня он оденет тебя в меха, завтра в лохмотья. Легко обратить меха в лохмотья, но нельзя лохмотья обратить в меха. Можно ли верить бездомному, босоногому? Что он умеет, что знает? Что понимает в приличии, что смыслит в деле? Аткосшы — это твой товарищ, он должен быть тебе ровней. И должен есть только из твоих рук.

Маман молчал. Мурат-шейху он не смел возражать. Но он и не соглашался. Тщетно шейх гневался, тщетно увещевал:

Что скажет Оразан-батыр? И что мне ему сказать? Унижая себя — унижаешь его, и меня, и всех нас. Едва сев на коня, какую пощечину отвешиваешь своему роду!

Бий кивали, иные отворачивались.

Маман слушал, опустив голову, с виноватым в-идом. Он не лукавил, он и впрямь чувствовал себя виноватым. Он думал про себя: не сядешь на коня, если не сядут твои друзья, то бишь не будешь счастлив, пока несчастны друзья, вот эти, протягивающие руку за куском хлеба.

В раздражении шейх возвысил голос: Так и возьмешь его в одних штанах?

— Аткосшы должен быть одет, как его бий.

— На чем он за тобой поскачет?

— Аткосшы не может быть пешим.

— Где же он будет жить?

— Аткосшы живет там, где его бий.

— О боже, что у тебя на уме?

Что одним босоногим, бездомным будет меньше.

— Опомнись! Повинись!

— Простите, отец мой, простите…

Принудить? Велеть? Маман подчинился бы, пожалуй… Но можно насильно женить, нельзя насильно любить. Погубит, погубит его прямота — не сегодня, так завтра, думал Мурат-шейх с содроганьем. Судьба его написана на его лбу.

Время, однако, уходило. Бий один за другим поднимались из-за дастархана, откланивались, но не уходили, дожидаясь, чем же все это кончится. Шейх приказал:

— Приведите его! Где он?

Появился Аманлык, немой, дрожащий, как будто его вели на казнь.

Женщины подобрали, подогнали рубаху, штаны, чекмень, мужчины — шапку, сапоги, седло и привели взнузданного вороного гунана — жеребца-двухлетку. И когда в лунном свете, у девятикрылой юрты, показался волоокий джигит, умытый с ног до головы, одетый, обутый, как бий, на гарцующем норовистом коне, нужно было слышать, какой вопль восторга раздался оттуда, из темноты, где сторожили этот волшебный миг сироты!

Поутру, как было велено, Маман и его аткосшы были на месте. Мурат-шейх отправился с ними. В ауле Рыскул-бия их уже ждали. Лежал, пожевывая, большой верблюд. На его горбу, под четырехугольным плоским шатром, сидели двое русских с утомленными хмурыми лицами, связанные по рукам, — купец и его толмач.

Странно выглядел купеческий караван: три вьючных лошади, всего три, а на вьюках непонятный товар — железные рогатины и пушки… Наверно, это были пушки, и все гадали, как же и чем они стреляют, потому что пушек никто до тех пор не видывал. Слуги у купца — татары.

— Покормили их? Не голодны они? — спросил Мурат-шейх.

— Все готово, — ответил Рыскул-бий, отводя в сторону мутные глаза.

Подошел Гаип-хан, увидел Аманлыка, спросил:

— Кто такой? Чей сын? Какого рода?

— Он сын пастуха, — ответил Маман.

Гаип-хан с недоуменьем присмотрелся, узнал Амаи-льтка и расхохотался. Шутовски приложил ладонь ребром к бровям, разглядывая Аманлыка, ткнул в бок своего есаула Пулата и застонал от смеха.

— Ну, я думал, ты умней, а также твои отцы… — сказал хан, — и будет у тебя правой рукой… Есен-гельды.

«Истинно так, — подумал Мурат-шейх, — и я бы этого хотел».

— Премного довольны вашими словами, хан наш, да цветет ваша мудрость, — сказал подчеркнуто Рыскул-бий.

Гаип-хан поднял руку с нагайкой, что означало, что он принимает важное решение. Хрипловатый его голос слегка взвизгнул.

— Отвезешь купцов… Представишь Абулхаир-хану, в его собственные руки… Никого другого к ним не подпускай! Караван, товары останутся пока здесь…

— Слушаюсь покорно, хан мой, — сказал Маман, кланяясь с особой почтительностью, ибо речь шла об Абулхаир-хане.

А Пулат-есаул поежился непроизвольно, — дрожь прошла по спине…

Мурат-шейх сказал напоследок:

— По дороге глупостей не натвори. Нигде не задерживайся. Купцов береги пуще глаза. Не забывай, что за ними русский царь. Не болтай с ними лишнего, держи язык за зубами. Это тебе не те… пленные… И время не то.

Маман подошел к верблюду, взял его за повод и поднял на ноги.

Аманлык подвел коня Мамана, тоже гупана, — от благородного серого коня Мурат-шейха. И сам вскочил на своего вороного — неловко с непривычки.

Верблюд пошел, сильно раскачивая седоков под шатром. Гаип-хап, заложив руки за спину, прищурил колючие глазки. С этим, стало быть, покончено.

Затем хап решил, что пришел черед ладить мировую, растаскивать биев за вздыбленные загривки.

— Нечего вздыхать, бии мои, — сказал он. — Земля качается от вздохов… Вернется наш Маман с богатыми подарками!

— Если с подарками, поделим их по-братски, — сказал Мурат-шейх. — А Есенгельды сделаем его ат-косшы.

— Шейх мой, — сказал Рыскул-бий, — ваша мысль крылатая, но без хвоста… — Это означало: не доведена до конца.

— Будет хвост, будет, — отозвался шейх.

А Гаип-хан осклабился с фальшивым добродушием, видя, как лица белобородых оттаивают, словно земля после заморозков.

— Вот что, — бии мои, а не пуститься ли нам сообща на многодневную охоту? Беру вас о собой! Кони ваши, собаки мои…

Эта затея пришлась всем по душе. Условились собраться близ руин древнего города Жанакента, па мертвой и величавой пустоши, мимо которой проходила караванная дорога.

Ехали веселые. В дороге было веселей, чем на тое. Ехали важные. Не каждый день случается и не всякому выпадает счастье — увидеть в лицо хана Абулхаира.

Маман думал о нем со страхом и любопытством. Хан Абулхаир был разорителем, он посылал своих людей в каракалпакские аулы на разбой и бесчинство. Каков же он, этот настоящий, а значит, жестокий и несправедливый хан? Такие бывают злы, как скорпионы, но бывают сказочно щедры. Вдруг ему примстится — наградить? Всех разгонит, разобидит, а Мамана одарит но-хански! Маман привезет и отдаст подарок Мурат-шейху, всех поразив…

Аманлык тем временем думал о своих первых в жизни сапогах. И еще о своей сестричке Алмагуль. Теперь у нее будет новое платье. И он смеялся, представляя себе, как она разулыбается, растаращит телочьи глазки, надев обновку.