Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

Алакоз начал одолевать своего противника, уже занес над его головой саблю. Кенегес вдруг резко отпрянул и сломя голову поскакал прочь. Не успев разобраться, в чем дело, Алакоз увидел, что мимо него вихрем пронеслась Гулзиба. Она гнала, гнала, гнала — на виду у всех! — вожака-предателя… Конь Ерназара-младшего мчался как дикая лань. Гулзиба не могла нагнать его, но обратить изменника в паническое бегство — это ей удалось!

Хивинские нукеры, чертыхаясь и проклиная трусливого черношапочника, по приказу главного военачальника устремились вперед. Какой-то всадник, хохоча, приблизился к Гулзибе; он изготовился было схватить ее в охапку — Гулзиба саблей отсекла ему голову, голова покатилась с плеч в пыль.

Гулзиба не осознавала до конца, что она делает, как действует, — она просто сражалась с ненавистными врагами. Ее сабля снесла голову еще одному хивинцу; Гулзиба подцепила ее на кончик сабли, высоко-высоко подняла и помчалась к своим, радостная и напуганная. — Молодец, Гулзиба! Молодчина! — громко, во весь голос похвалил ее Алакоз.

Он еще не закрыл рот, как погнавшиеся за Гулзибой три всадника почти одновременно выстрелили ей в спину. Как подрубленное дерево, на полном скаку Гулзиба повалилась на землю. Замерли, замолкли все — и враги, и свои. Забыв обо всем на свете, Ерназар оказался возле нее. Гулзиба была в крови. Он наклонился над ней, поднял ее голову.

— Гулзиба, моя Гулзиба!.. — шептал он непослушными, помертвевшими губами.

Гулзиба услышала его, узнала, широко раскрыла глаза.

— Это ты, мой Алакоз? Ты? Дай я обниму тебя! Не таясь! В первый и последний раз, перед всеми людьми! — Она не могла даже пальцем пошевельнуть — жизнь покидала ее, уходила. — Ох, душа моя, что-то руки не слушаются меня, прости!..

Алакоз поднял Гулзибу на руки, бережно притронулся к ее нежным губам.

— Меня прости, Гулзиба! Меня! Я не смог сделать тебя счастливой!

— Нет, нет, я счастлива! Век бы лежала вот так, на твоих могучих руках… Да, да, что-то еще… не оставь Тенела, а он тебя никогда не оставит! Все покинут, а он будет рядом…

— Не говори больше! — Алакоз еще раз бережно, любовно прикоснулся к ее губам.

— Дай мне слово, любимый… признай меня своей женой!

— Душа моя, любовь моя, ты самая любимая моя жена! Самая дорогая… Самая драгоценная…

Глаза Гулзибы озарились радостью — в последний раз! Потом начали гаснуть, меркнуть, затухать — так гаснет, меркнет, затухает лампа, когда в ней кончается масло… Глаза Гулзибы закрылись, скрылись за веками, точно две луны за облаками, но на губах замерла, осталась улыбка облегчения и счастья.

По белым как мел щекам Алакоза текли-струились слезы, он прижимал, все прижимал к груди безжизненное тело Гулзибы… Точно величайшее сокровище, Ерназар трепетно положил Гулзибу на вершину маленького холмика…

Сражение разгорелось снова. К вечеру хивинцы начали одолевать каракалпаков. Соколы покатились назад. Старейшины родов стали требовать, чтобы Алакоз прекратил бессмысленную бойню… У него на глазах двое самых преданных ему военачальников перешли со своими соколами к противнику — с белыми флагами!.. По крепости метался Бердах и взывал к людям:

— Народ! Можно жить даже без глаз, но нельзя жить без родины! Не выпускайте из рук оружие!

— Народ мой, люди! Прислушайтесь к словам своего певца! — увещевал Алакоз. — Он наш язык, наш разум, наша честь!

— Сын мой, Ерназарджан! Не теряй мужества! Веди вперед своих черноглазых сыновей! Они все — твои дети! — подбадривал его Кумар-аналык. — Забудь о своих печалях и помни о твоих детях!

Каракалпаки с ружьями, лопатами, топорами, вилами, палками снова двинулись вслед за Алакозом. Нукеры брали их на прицел и снимали одного за другим. Люди падали, будто камыш под серпом. Защитники крепости стали отступать назад, за ворота. Однако женщины и дети бросились на поле боя: они хотели отыскать своих родимых, своих кормильцев, полегших здесь… Поднялся стон и плач.

Ерназару удалось все-таки собрать соколов и опять ринуться в сечу. Но сеча теперь напоминала свалку, беспорядочное месиво из людей, копьев, сабель, коней…

Заметив вдали кенегеса, Алакоз повернул коня к нему. Шонкы не отставал. Вот он уже совсем близко.

— Ерназар-ага, осторожно! Справа… сзади опасность, справа! — Шонкы находился от Алакоза слева, он взял ружье на изготовку. Ерназар оглянулся вправо. Шонкы нажал на курок.

Ерназар перелетел через голову коня. Шонкы помчался к младшему Ерназару.

— Застрелил, застрелил его! Я!.. Я!.. — гордо возгласил он. — Я тебя спасал!.. Спас!.. Он мертв!.. Ура!

Младший Ерназар сорвал с головы черную шапку и начал размахивать ею:

— Джигиты! Люди! Народ! Алакоза нет больше! Нет! Он мертв!

Два слова-«Алакоз мертв!»-пронеслись над головами людей как раскат грома, как разбушевавшаяся буря, как ураганный смерч. Все вмиг остановились, затихли, замолчали. И только два глашатая кидали в это безмолвие, в это вымершее царство слова:

— Люди! Люди! Безбожник Алакоз убит! Безбожник Алакоз мертв! Конец войне! Войне конец!..

Появился Каракум-ишан. Он держал в руке свою белую чалму, держал, как знамя.

— Народ! Алакоз убит! Он натравливал мусульман на мусульман! Его покарал за это аллах! Мир! Ми-и-ир! Расходитесь по домам!..

Вместе с хивинским войском Каракум-ишан двинулся в глубь страны. Первым делом они направились к аулу, к дому Алакоза.

Главный военачальник опередил их! По его приказу юрта Ерназара была подожжена и теперь догорала… С младшими сыновьями Алакоза хивинцы зверски расправились — головы мальчиков валялись в пыли, перепачканные кровью. Рабийби и две ее дочери находились в беспамятстве. Их связали одной веревкой и бросили рядом с пепелищем. Кумар-аналык сидела, привалившись спиной к опрокинутому котлу, окаменев от горя.

Младший Ерназар содрогнулся от этой жути. Но и оторваться не было сил, его что-то притягивало, притягивало: «Смотри и запоминай на всю жизнь!» Саип-назар не мог заставить себя взглянуть на семью Алакоза и его дом — на то, что было когда-то его семьей и его домом. Закусив до крови губу, он опуетил голову на самую грудь.

Главный военачальник заметил, какое впечатление произвела учиненная им расправа на каракалпакских биев. Это вызвало у него презрение и злобу. С исказившимся лицом ткнул он саблей в сторону пепелища и отчеканил:

— Ерназар, Саипназар, за дело, быстро!

В сопровождении других каракалпакских биев они подошли к пепелищу. Откуда-то взялись лопаты. Все принялись разбрасывать золу, копать землю в том месте, где раньше находился очаг. Очаг, который служил роду Алакоза поколение за поколением.

Главный военачальник поднял и опустил голову; нукеры тотчас же вытянулись в ряд цепочкой из взрыхленного, перепаханного круга — сметенной с лица земли юрты Алакоза — и до самой Казахдарьи. Нукеры начали рыть узкий — в полшага — арык; мутная вода Казахдарьи заспешила-побежала по арыку и вскоре затопила круг… Грязная, с ошметками обгоревших кошм, вода покрыла, затопила жилище вожака каракалпаков.