Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

— Ты прав, джигит! — Ерназар одарил Рузмата на прощание теплой улыбкой.

«Да, вот тебе и бедняк! — думал Ерназар. — Сколько тайн и загадок таят в себе люди, которые кажутся на первый взгляд простыми! Воистину, каждый человек — это целый мир!.. Однако попробуй-ка возьми этого парня к себе, в «ага-бий»! Окажутся недовольные и обиженные! Губы надуют, начнут роптать!»

Ерназару часто попадались на пути грязные, оборванные дети, старики, просящие милостыню. Он видел их каждый день и так привык к человеческому горю, к нищете и бедности народа, что перестал замечать. Но сегодня с ним что-то произошло: он замечал всех сирых и убогих, словно его глаза стали более зоркими, а сердце — более чутким. Из толпы оборванцев отделился какой-то малыш, подбежал к Ерназару и протянул к нему тоненькую, как прутик, руку.

Ерназар пошарил в карманах — они были пусты.

— Разве человек, у которого нет медного гроша, садится на коня? — дерзко поддел его мальчишка.

— Как тебя зовут?

— Если вы хотите запомнить того, кому ничего не дали, так знайте — мое имя Каллибек.

Ерназар молча тронул коня. Мысли, одна безотраднее другой, роились в его голове: «Когда же не будет у нас сирых и голодных? Кто виноват в бедах людских? Верно сказал один из наших предков, что мы привыкли жить, скрывая нашу бедность, нашу нищету и скудость. Чтобы кто-нибудь, не дай бог, не посчитал, что нищи и голы, мы последнее бросаем в котел, встречая гостей… Ох уж эта наша гордыня!.. Хивинский хан пьет нашу кровушку, отбирает последний грош, последнюю крошку хлеба! Он, это он виноват в наших бедах!.. Поэтому-то Айдос-бий поднялся против Хивы!.. Если бы хан был каракалпаком, разве бы довел он свой народ до такого бедственного состояния? Конечно, нет… Давно бы поделил свои сокровища между голодными… Хотя если хан, наш каракалпакский хан, не станет обирать народ, откуда он возьмет сокровища?..»

Ерназар спешился на берегу моря, подошел к месту, где река с шумом впадала в Арал. Здесь, по словам матери, любил стоять Маман-бий. Однажды он долго-долго всматривался в реку, а потом тихонько, будто лишь для тех, у кого тонкий слух, прошептал: «Река приносит в море бурным своим течением и богатство, и мусор. Море все от нее принимает, все! Ни от чего не отказывается, молча вбирает… Так и наш народ…»

«Да, каким мудрым и прозорливым был Маман-бий! Наш народ и правда подобен морю. Какое бы бремя ни взваливала во все эпохи судьба на плечи каракалпаков, они поднимали и несли это бремя, из последних сил, но поднимали и несли».

Поблизости, за камышами, прозвучал голос. Ерназар подался на голос, но он смолк. Вокруг опять тишина, убаюкивающая тишина… Но что это? Опять голос — откуда он? Плачет кто или поет печальную песню? Может, это ветер заплутался в камышах и жалобно просит отпустить его на волю? Ерназар насторожился, крадучись направился к камышам. Шаг… другой… Теперь зазвучал шынкобыз, [5] Note5 Шынкобыз — национальный музыкальный инструмент. полилась протяжная мелодия, потом кто-то запел:

Какой нежный, какой волшебный голос! Казалось, вместе с Ерназаром ему внимает весь мир, вся природа. Завороженные прекрасным голосом, умолкли птицы, притихла река, не плещется о берег, замерло море.

— Прощай, моя единственная отрада, прощай, мой шынкобыз! Отправляйся первым!.. — то ли пропел, то ли простонал голос; раздался всплеск воды. — Боже, почему я сирота? Зачем я полюбила джигита знатного и женатого? Почему ты обрек меня на любовь, которая мне дороже жизни? Он, мой любимый, никогда о ней не узнает, а если и узнает, что с того? В этом мире люди не сострадают друг другу, не умеют ценить любовь и дорожить теми, кто преданно любит! Ты несправедлив и жесток, о боже! Одним ты даруешь смех, другим посылаешь слезы!.. Мне не жаль покидать этот мрачный мир! Прощай, палван!

Ерназар как зачарованный внимал этим причитаниям. Они прекратились, сильный всплеск воды нарушил завороженную тишину. Ерназар подбежал к реке. По ее глади расходились круги; вот мелькнула рука, исчезла, опять мелькнула. Ерназар бросился в воду, поплыл, нырнул, схватил за косы.

Бесчувственная, в мокром платье, которое точно впивалось в нее, лежала на песке девушка. Ее колотила дрожь. Ерназар, сам мокрый и продрогший, испугался, как бы девушка не застудилась. Он снял с коня попону, склонился к девушке и, стуча от холода зубами, раздел ее трясущимися руками. Ериазар обомлел — такой красоты он еще не видывал: белое, точеное тело; груди — как две перевернутые пиалы; соски что спелые джидинки; тонкая талия, стройные полные ноги… У него закружилась голова. Он не отрывал глаз от девушки, чтобы навсегда ее запомнить. В нем пробудилось острое, до блаженной, пронзительной боли желание, какого он, казалось, не испытывал ни разу в жизни. Ерназар начал гладить эти бедра, эти ноги, соблазнительнее и манящее которых не было ничего на свете. В сладком головокружении коснулся он губами девичьей груди, прильнул к губам, к шее. Каждая жилка, каждая кровинка затрепетала, ожила в нем, требуя, жадно требуя насыщения. Его поцелуи, его руки звали, призывали эту прекрасную плоть пробудиться, откликнуться на его зов. Девушка открыла глаза, испугалась:

— Боже, где я? Что со мной? Где мое платье? — Руки ее потянулись к груди, пытаясь ее прикрыть.

— Как ты красива! — задохнулся Ерназар. Скрипнув зубами, он завернул девушку в попону;

дрожа от страсти, хотел и никак не мог успокоиться. В сторонке выжал и вновь надел свою одежду. Девушка не отводила от него огромных глаз, в которых заблестели искринки жизни.

— Ага-бий, зачем ты спас меня? — вдруг горько упрекнула она.

Ерназар вместо ответа вскочил на коня; вскоре он вернулся с охапкой сушняка и разжег костер. Он просушил платье девушки, но ей не отдал. Она, не смея попросить одежду, еще плотнее закуталась в попону.

— Ага-бий, зачем ты помешал мне умереть? — укоряла она опять и опять с болью и тоской в голосе.

— Река близко, можешь снова прыгнуть, — усмехнулся Ерназар.

Девушка тоже улыбнулась — сначала робко, одними уголками рта, потом смелее и смелее… Мир посветлел для Ерназара, будто из-за черных туч показалась полная луна.

— Кто твой отец?

— Дослан! — Голос у девушки был мелодичный, чистый.

— Постой, постой… Это твоя мать после кончины мужа пришла к нам с Тенелом на руках? Значит, ты Гулзиба, да?

— Да. Откуда тебе об этом известно?

— Я много чего знаю. Ты из семьи потомственных бийских аткосшы — стремянных!

— Почему же тогда вы не принимаете в свой «ага-бий» моего брата?