Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

— Радуйся, радуйся, дядя! Только что свершилось великое событие! Теперь, ей-богу, твоему племяннику повезло! Попал-таки на седьмое небо!

— С чем это тебе так повезло? Уж не с каракалпакскими ли соколами?

— Ясное дело, с ними! А что?

— Ведь спокойная-то жизнь лучше!

— Ого, как запел! Видно, приятненько молоденькую-то, мягонькую жену баюкать в объятиях, а, старый греховодник?.. — Маулен захихикал. — Событие свершилось такое, что и самому главному визирю доложить не стыдно! Помнишь его условие, когда ты выпрашивал Рузмату смерть, а Гулзибе жизнь? Или забыл? Так я напомню: «Коли затеет Алакоз на каракалпакской земле какое волшебство, сразу же сообщить! Иначе не жить ни вам, ни вашим близким!..» Ты, дядя, поклялся ему на Коране! Сейчас как раз и свершилось такое «новшество»!

— Правда твоя, Маулен! — сплюнул Сержанбай мрачно. — Правда! Появился Ерназар, и в стране снова началась смута. Если в Хиве от нас с тобой узнают об этих «соколах»- тьфу на них! — мы получим большое вознаграждение!

— Надо спешить!

Терпение, племянник, терпение! Подготовимся как следует и завтра утром — в путь-дорогу! Побываю заодно и у хивинского ювелира, закажу для младшей жены золотую безделушку! Она того заслуживает!

— Хитрец ты, дядя! Ох хитрец! Знаешь женщин! Они душу готовы отдать за пустяковину, которая блестит! И не только душу, хи-хи!..

Всю ночь в доме Сержанбая была суматоха; женщины готовили его в дорогу. На рассвете он вместе с Мауленом-желтым взял направление на Хиву.

Когда всадники оставили позади себя аул, они начали обсуждать, какую награду пожалует им главный визирь за примерное служение… Они боялись продешевить, решали, как бы половчее и похитрее ответить главному визирю на вопрос: «Чего желаете за верность?»

— Когда он спросит меня, дядя, я сделаю вид, что мне ничего не нужно! Но ты будь начеку и тут же объяви, что твоему племяннику необходима должность, хорошая должность! Бия или мураба, ладно?

— Да, да, это ты хорошо придумал! Я тоже буду скромничать, отказываться, а ты попроси для меня две тысячи танапов земли! Только — плодородной земли. Чтобы скот мой пасся привольно, жирел…

— Дядя, мы понимаем друг друга с полуслова! Я для тебя выпрошу самую что ни на есть золотую землю! Как я рад, дорогой, что моя мать и ты родственники, близкие родственники! Недаром в народе говорят: хорошо, когда мужчина похож на дядю! Я точно пошел в тебя, вылитый ты! Поэтому-то я и умный такой!

Так и тряслись они на своих конях, громко строя планы своего скорого обогащения.

— Ну-ка, полюбуйтесь-ка, люди добрые, как сорока наигрывает мелодию, а змея поет песню, — услышали они чей-то голос.

Сержанбай и Маулен начали испуганно озираться по сторонам.

На обочине дороги, поджав под спину вязанку дров, отдыхал сирота Векторе.

— Эй ты, сумасшедший, ты что это, сам с собой разговариваешь или болтаешь со злым духом? — сердито прикрикнул на него Маулен.

— Нет, это я вам говорю! — спокойно ответил Бек-торе. — Вам! Доносчикам, которые спешат в Хиву, чтобы на нашей земле опять поднялась смута.

— Посмотрите-ка на него! Ах ты, клеветник! — Маулен повернул коня к Векторе и занес над ним плетку. Векторе поднялся, схватился за топор.

Сержанбай знал этого парня, раньше он частенько наведывался к Рузмату. Векторе был из тех, кто не лез в карман за словом, не спускал обиды никому. Он шепнул племяннику:

— Не связывайся с ним! Поедем своей дорогой! Маулен и топора убоялся в сильных руках Бекторе, и предупреждение дяди принял во внимание.

— Ох, изменились, ох, испортились в нынешние времена люди-людишки! — принялся сетовать Сержанбай, когда они оказались на безопасном расстоянии от Векторе. — Особенно голодранцы всякие, бесштанные сироты обнаглели! Не пойму, отчего у них, чуть что, ноздри раздуваются от злобы!.. Слово им скажешь — тут же тебе в ответ десять! Этот вот ничтожный Векторе живет и кормится тем, что таскает дрова по домам, а поднял топор на тебя, даже не задумался! На тебя, знатного, уважаемого человека! Не приведи бог, если они, такие вот босые и голые, объединятся! Не дай бог, чтобы Алакоз взял их сторону! Тогда наступит конец света, это я тебе говорю!

— Ничего, ничего, дядя! Зачем зря кручиниться? Время и жизнь — они вразумляют и обламывают всякого, даже самого горячего и бесшабашного!.. Смешно, но даже мой братец-придурок и тот, кажется, начинает смекать, что к чему… Давеча, когда мы с тобой готовились уже тронуть коней, он мне вдруг шепнул: «Брат, я хочу жениться!»

Бай усмехнулся насмешливо, но тут же погасил усмешку: вспомнил предостережения Каракум-ишана. «Нельзя надолго оставлять без присмотра молодую женщину, ох нельзя! Всякое ей может на ум взбрести!..» Чем больше удалялся он от дома, тем большим грузом ложились на сердце сомнение, подозрение, ревность. Сержанбай чувствовал себя так, словно не восседает на лошади, а тащит ее на себе. Даже Маулен-желтый, поглощенный своими сладкими грезами о бий-стве, почуял, что с дядей творится что-то неладное.

— Дядя, у тебя ничего, случаем, не болит?

— Ой, болит! Болит кругом! Стар я стал!

— Ничего, скоро будет аул, мы там заночуем, вот ты и отдохнешь!

— Нет, Маулен! — Бай решительно натянул поводья. — Я лучше поверну обратно! Такой длительный путь не по слабым моим силенкам, не выдержу я его! Вернусь-ка я домой и лягу в постель, все и пройдет!

— А как же я? — чуть не лишился дара речи Маулен. Ты отправляйся дальше! Однако помни о нашем уговоре, не забудь и меня! Мне плодородные земли проси! Не поддавайся алчности, бог велел заботиться о ближнем!

— Ясное дело, дядя! Позабочусь, конечно! Не забуду! — вымолвил Маулен, окрыленный тем, что вся слава и вознаграждение достанутся ему одному.

— Передай от меня почтительный привет главному визирю! Объясни, что я заболел в пути, а начали-де его мы вместе! — Сержанбай, не мешкая больше, пустил коня обратно.

Бай нещадно гнал коня, и сытый быстроногий скакун летел по бескрайней степи что резвый заяц. Бай вцепился в его гриву и весь устремился вперед. Туда, туда, к Гулзибе.

…До аула он добрался за полночь. Кругом сонная тишина. Сержанбай осторожно привязал коня, прислушался, огляделся. Басар, растянувшийся возле загона, лениво поднял морду, узнал хозяина и уронил ее на ла пы опять. Бай, как вор, прокрался к юрте Гулзибы. Из юрты раздавался храп, мужской храп! В глазах у Сер-жанбая потемнело. Он нащупал рукой свой топорик — он точил его чуть не каждый день, и потому был топорик всегда острым. Приподнял камышовую дверцу, неслышной тенью скользнул внутрь. Створки двери не были плотно прикрыты. «Ага, приготовились к побегу, поэтому и двери не заперли, побоялись, как бы они не скрипнули в нужный момент, не разбудили старшую жену! Скрипа побоялись, а храпа — нет! Ублюдки!..»