Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Застрял-то хозяин в пути, — взволнованно зашептал хивинец. — Если днем конь не нашел тропу к дому, ночью тем более не найдет. Примем чай из рук одинокой молодухи, — Хивинец повернулся к ехавшим сзади Кабулу и Али: — Только вы, милые, помогите мне, закройте на время глаза и заткните уши…

Плеткой вроде хлестнули Али.

— Дорогой гость, — взмолился он, — нет у нас такого обычая!

— Нет, так будет, — весело ответил хивинец. — Кто-то должен подарить степнякам новый обычай. Он придется по душе джигитам. А за услугу мы платим. Хан вознаградит вас, милые. При дворе свободна должность кусбеги, разве она не подошла бы вам, уважаемый Кабул. Думаю, подошла бы. Добрый конь да расшитый золотом халат кого не украсит…

Кабул натянул повод, и вороной его сбавил шаг, дал стремянному догнать себя. Когда поравнялись кони, Кабул перегнулся через луку седла, сказал Али:

— Понял?

Али покачал головой.

— Нет, бий.

— Глупец. Обидеть этого хивинца все равно что разворошить гнездо змей. Что добудем мы этим, кроме чаши яда? Мне не нужна она, Айдосу тоже, ему и без того хватает горечи. Может, тебе понадобилась?

— Нет, бий, не понадобилась. Однако Айдос не для того посылал меня в аул Бегиса и Мыржыка.

— А для чего? — Кабул еще ближе придвинулся к стремянному, задышал ему прямо в лицо. — Сказал-то Айдос ясно: «Пусть тело и душа гостя пребывают в покое и радости». Радость-то у хивинца одна — утеха с юными красавицами. Догадался об этом Айдос и выбрал ему место — юрту Мыржыка. Где еще в степи найдешь такую пери, как Кумар?

— Не те слова говорите, бий. Кто желает несчастья дому своего брата?

— А не большим ли несчастьем будет донос гостя хану? Застал он нас за запретным делом в юрте совета. Айдос подговаривал биев создать свое ханство. Головы-то наши полетят, и первой — голова твоего Айдоса. Такое Хива не прощает…

— А такое, что затевает гость наш, бог не простит.

— Э-э, глупец ты, глупец! — рассердился Кабул. — Не помощником бия тебе быть, а пастухом. Верно делает Айдос, что меняет тебя на Доспана.

Кабул хлестнул коня и догнал хивинца.

— Втолковали рабу, как надо относиться к желаниям господина? — спросил хивинец.

— Втолковал, — без уверенности ответил Кабул. Кони вбежали на гребень и остановились у юрты, поводя устало боками, — подъем-то был нелегок, и седоки поторапливали: гость спешил к той пиале чая, что обещала ему судьба. Не знал он еще, на чем настоян чай, и тянул нетерпеливо руку к пиале.

Прекрасная Кумар, облаченная в нарядное платье и бархатный камзол, старательно облегающий ее гибкое и стройное тело, не подошла — подлетела ласковой птицей к коню хивинца и взяла в руки повод.

— Сноха, не вернулся ли Мыржык? — обеспокоенно спросил Али.

— Не вернулся… Если гость из священной Хивы сочтет достойным для себя внимание и заботу хозяйки, я буду бесконечно рада сделать отдых его приятным. Слезайте с коня, дорогой бек.

«Чертовка! — досадливо подумал Али. — В самом деле она заинтересована в этом ханском племяннике. Как повернешь теперь его иноходца прочь от юрты Мыржыка? Он уже слезает с коня».

— Придется и нам спешиться, — произнес Кабул, насмешливо поглядывая на Али. — Судьба, видно, переночевать в этом ауле. Грех переступать порог юрты в отсутствие хозяина, ну да что поделаешь, когда сердце наше не вольно поступать так, как написано в шариате…

Кабул и Али спешились и вслед за хивинцем прошли в юрту.

— Бисмилло! — произнес Кабул, благословляя совершаемое, то, что и должно было совершиться.

«Прости, мой бий!»- вздохнул Али.

Гости сели: хивинец на почетное место в глубине юрты, Кабул и Али у входа. Под хивинцем был ковер, под ними палас.

— Отдыхайте, дорогие, — рдея вся, будто обдал ее вдруг горячий ветер степи, сказала Кумар. Сказала всем, а смотрела лукавым и манящим взглядом на одного хивинца. — Сейчас заварю чай и велю джигиту заколоть барашка. Гость любит тураму?

Хивинец расплылся в счастливой улыбке:

— Из ваших рук полюблю все.

— Старайся, старайся, сноха! подзадорил молодуху Кабул. — Гость наш изыскан, привык к ханской кухне.

— Смогу ли угодить? — игриво потупила глаза Кумар.

— Говорю же, старайся.

Выпорхнула Кумар, и так стремительно, что красный платок едва не сорвался с ее головы, и она кокетливо придержала ею руками, оставив над самым ухом

— Пери! — захлебнулся от восторга хивинец. — Она угодит кому угодно, даже самому хану. А он привередлив в делах любви.

— Нынче вы у нас хан, вам бы угодила сноха, — льстиво промекал Кабул.

— Надеюсь, угодит…

Будто слышала весь этот разговор Кумар и, желая угодить гостю, вернулась в юрту, держа в руках чайник и пиалы.

— Опаздывает хозяин, — засмеялся Кабул. — Всегда бы опаздывали хозяева, всегда бы женские руки протягивали нам утоляющие жажду пиалы. Как думаете, дорогой бек?

— Как и вы, уважаемый Кабул. Пусть бог возвеличивает хозяев, дарящих радость гостю.

Пиала с чаем дошла и до Али. Он едва не выронил горячую чашу, руки его дрожали, и весь он был словно в лихорадке, и сердце сжималось от боли и страха. Неотвратимой казалась ему беда. Неотвратимой и близкой. Кумар сама открывала перед ней дверь своим вниманием к гостю, своими манящими улыбками и взглядами. Проклятая чаровница! Не друга — змею пригрел на своей груди Мыржык.

С трудом отхлебнув дрожащими губами чай, Али передал пиалу Кабулу и поднялся с паласа.

— Пегий мой заржал, должно быть, увидел коня хозяина.

— Почудилось, — махнул рукой Кабул.

— Верно, почудилось, — поддержал бия хивинец. Не хотелось ему, ой как не хотелось лишать себя радости, что обещана была судьбой. — Время вечерней молитвы, кто на закате солнца поскачет по степи…

— Однако заржал пегий… — упорствовал Али. — Пойду проверю… — И вышел.

Солнце ударило ему в голову багряными лучами. На гребне был еще день, а внизу — вечер. Али заслонил ладонью глаза, посмотрел в степь, на дорогу. Знал, что нет там всадника, нет Мыржыка. Не ржал пегий, прав Кабул, но нужно было, чтобы в степи был Мыржык, чтобы скакал торопясь к аулу. Только он мог отвести беду от своего дома.

За юртой загремела шумовка. Али оглянулся: у очага на корточках сидела Кумар, колдовала над котлом. Весело колдовала. А может, не колдовала, только прикидывалась, что колдует… Вышла следом за стремянным поглядеть, скачет ли на самом деле ее муж, и убедилась — не скачет. Посмеивалась теперь над глупым Али.

«Бесстыжая! — обругал ее мысленно Али, — Бесстыжая блудница. Собственными руками надевает на себя платье позора. И смеется…»

Злой, готовый убить ее, подошел он к очагу и сказал:

— Сестра, знаешь ли, кому стелешь дастархан? Не подняла головы Кумар, не посмотрела на Али, ответила, будто в котел бросила слово: