Рафаэлло Джованьоли - Спартак

— Приветствуем тебя, Спартак-император!

Две присутствовавшие при этом женщины плакали. Но слезы были не только на глазах у них — у Спартака, у Арторикса, у тысяч гладиаторов увлажнились глаза от пережитого волнения. Две женщины пристально, не отрываясь, смотрели на фракийца, и несказанную любовь выражали их взгляды, обращенные на вождя этих бесстрашных воинов. То были Мирца и Эвтибида.

Сестра гладиатора смотрела на него своими голубыми, спокойными и ясными глазами, и в этом взгляде отразилась вся чистота ее любви к брату; гречанка же ласкала его своими сверкающими глазами, мрачными, полными желания, — ее взгляд горел огнем чувственной страсти.

Вдруг появились шесть ликторов претора Публия Вариния, плененные в сражении под Аквином. Их держали под стражей в особой палатке; декан подвел их к Спартаку — отныне они должны были шествовать с фасциями впереди него всякий раз, когда верховный вождь будет выходить пешком или выезжать на коне; такой же почет оказывали они прежде консулам и преторам.

Все шесть ликторов были высокого роста, носили длинные волосы и отличались воинственной, полной достоинства осанкой. Поверх панцирей на них были короткие плащи из грубой шерсти, скреплявшиеся пряжкой на левом плече и доходившие до колен; в левой руке каждый держал, прижав к плечу, пучок фасций, в которые во время войны вкладывался топорик, а в правой руке нес розгу. При виде ликторов у гладиаторов вырвался крик дикой радости; он становился все громче, и, не смолкая, длился до тех пор, пока Спартак не приказал трубачам призвать легионы к порядку и спокойствию.

Вождь гладиаторов сошел с коня и с ликторами впереди, в сопровождении Крикса, Граника и Эномая, стал обходить фронт двух германских легионов, образовавших первый корпус. Закончив смотр первой линии воинов, Спартак похвалил их за бережное хранение оружия, за точное соблюдение распорядка и боевую выправку.

Ликторы смиренно шли, опустив головы, но лица их то бледнели, то краснели от стыда и еле сдерживаемого гнева.

— Какой позор!.. какой позор!.. — восклицал один из них дрожащим голосом и так тихо, что расслышать эти слова мог только его сотоварищ, шагавший рядом с ним.

— Лучше бы мне умереть под Аквином, чем пережить такой срам, — отозвался тот.

Первый из этих ликторов был человек лет сорока пяти, рослый, крупного сложения; лицо у него было загорелое, вид решительный, звали его Оттацилий; другой был седовласый старик, лет шестидесяти, высокий, сухощавый, с худым и строгим лицом, лоб у него пересекал широкий шрам, нос был с горбинкой, во взгляде серых живых глаз, как и во всем его облике, чувствовалась мужественная энергия; его звали Симплициан.

Когда ликторы, вынужденные шествовать перед Спартаком, решились бросить взгляд на гладиаторские легионы, свидетелей их унижения, на лицах своих врагов они видели злорадство, а на устах издевательскую улыбку победителей, попирающих достоинство побежденного.

— Повергнуто в прах величие Рима! — прошептал Оттацилий после долгого молчания, украдкой обратив к Симплициану лицо, по которому катились слезы.

— Боги, покровители Рима, скоро избавят меня от такой муки, — мрачно ответил старик Симплициан. Но нервные подергивания его сурового лица ясно говорили о его душевных страданиях.

За три часа Спартак обошел фронт всех своих легионов, он поднимал дух своих воинов, хвалил их, говорил о необходимости соблюдать самую строгую дисциплину — основу каждой армии и залог желанной победы.

Закончив смотр, он вскочил на своего коня и, вынув меч из ножен, подал знак, и фанфары протрубили сигнал. По приказу Спартака, легионы гладиаторов с безукоризненной точностью выполнили несколько упражнений, потом три корпуса поочередно пошли в атаку — сначала беглым шагом, затем в едином неудержимом натиске, оглашая воздух воинственным кличем «барра», напоминавшим рев слона. Как только закончилась учебная атака третьей линии, легионы построились на холме, а затем продефилировали в образцовом порядке перед своим вождем, вновь с энтузиазмом приветствуя его как своего императора, и возвратились один за другим в лагерь.

Спартак вступил туда последним; его сопровождали Эномай, Крикс, Граник и все остальные начальники легионов; ликторы все так же шествовали впереди.

При сооружении нового лагеря гладиаторы втайне от Спартака разбили для него палатку, достойную вождя. В столь торжественный для восставших день решено было устроить в этой палатке чествование Спартака; на празднестве должны были присутствовать десять начальников легионов, три помощника вождя и начальник конницы. Чествование должно было быть скромным, чтобы не вызвать неудовольствия Спартака, который всю жизнь, с самых юных лет, был умерен в пище и воздержан в питье и до сих пор чурался роскоши шумных и пышных пиров, но не из-за того, что хотел поддержать свою славу знаменитого полководца, а просто потому, что по своему характеру и привычкам не был расположен к кутежам и бражничеству.

Приглашенные воздержались от обильных яств и чрезмерных возлияний, хотя это шло вразрез с аппетитами большинства гостей, — Эномай, Борторикс, Вильмир, Брезовир, Рутилий и многие другие охотно бы попировали без всяких запретов. Однако за столом царило сердечное, дружеское веселье, шла искренняя и задушевная беседа.

В конце трапезы поднялся Рутилий, держа в руке чашу пенящегося цекубского вина. Приглашая товарищей последовать его примеру, он высоко поднял чашу и громко воскликнул:

— За свободу рабов, за победу угнетенных, за храбрейшего и непобедимого императора нашего Спартака!

И он осушил чашу до дна под рукоплескания и возгласы товарищей, последовавших его примеру; один только Спартак едва пригубил свою чашу.

Когда утих шум рукоплесканий, Спартак тоже высоко поднял чашу и выразительным сильным голосом произнес:

— В честь Юпитера Освободителя! За чистую непорочную богиню Свободы! Да обратит она на нас свои божественные очи, да просветит нас и окажет нам покровительство. Пусть будет она нашей заступницей перед всеми богами, обитающими на Олимпе!

Хотя галлы и германцы не верили ни в Юпитера, ни в других греческих и римских богов, они все же осушили свои чаши. Эномай произнес тост, испрашивая помощь Одина, а Крикс — благоволение Геза к войску и святому делу гладиаторов. Наконец уроженец Эпира, Фессалоний, который был эпикурейцем и не верил ни в каких богов, поднявшись в свою очередь, сказал:

— Я отношусь к вашим верованиям с уважением… и завидую вам… Но не разделяю их, потому что боги — это вымысел, порожденный страхом черни, — так гласит учение божественного Эпикура. Когда нас постигают великие невзгоды, неплохо прибегнуть к вере в сверхъестественную силу и черпать в этой вере бодрость и утешение!.. Но когда вы убедитесь, что природа сама все творит и уничтожает, во всем пользуясь только своими собственными силами, не всегда нам известными, то разве возможно верить в так называемых богов? Разрешите же мне, друзья, восславить наше святое дело, согласно с моими представлениями и убеждениями.