Рафаэлло Джованьоли - Спартак

Оба патриция громко расхохотались. Метробий обиделся и сердито сказал:

— Ах, вы смеетесь? А разве не я предупредил консула Луция Лициния Лукулла два года назад о подготовлявшемся восстании гладиаторов? Разве не я открыл их заговор в роще богини Фурины?

«А-а, запомним!» — подумал Арторикс. Лицо его вспыхнуло, и он мрачно взглянул на Метробия, шедшего неподалеку от него.

В этот момент толпа подошла к подножию Капитолия и очутилась перед храмом Сатурна; это было величественное и прочное сооружение, где, кроме жертвенника Сатурну, хранились также утвержденные законы и государственная казна; тут теснилось великое множество народа и движение замедлялось еще больше.

— Клянусь богами, покровителями Рима, — воскликнул Кассий, — здесь можно задохнуться!

— Да, это вполне возможно, — сказал Лукреций.

— Так оно и будет, клянусь венком из плюща Вакха Дионисия! — воскликнул Метробий.

— Не понимаю, к чему нам было забираться в эту сутолоку! — сказал Лукреций.

Толпа все больше нажимала, толкотня и давка были невыносимы; наконец через четверть часа, двигаясь черепашьим шагом, почти задохнувшись, Метробий, Лукреций и Кассий, а также и Арторикс попали в храм, где увидели бронзовую статую бога Сатурна с небольшим серпом в руке, как будто собравшегося на жатву. Статуя была окружена земледельческими орудиями и аллегорическими изображениями сельских работ и сцен из пастушеской жизни. Статуя Сатурна была полая и наполнялась оливковым маслом в знак изобилия.

— Смотри, смотри, вот божественный Цезарь, верховный жрец, — сказал Метробий. — Он только что совершил жертвоприношение в честь Сатурна и теперь, сняв жреческое облачение, выходит из храма.

— Как на него смотрит Семпрония, прекрасная и умная Семпрония!..

— Ты бы лучше сказал — необузданная Семпрония.

— Черноокая красавица! Клянусь двенадцатью богами Согласия, совершенный тип римской зрелой красоты!..

— Погляди, словно молния, сверкает пламя страсти в ее черных глазах! Какие улыбки шлет она красавцу Юлию!

— А сколько еще матрон и девушек нежно поглядывают на Цезаря!

— Посмотри на рыжую Фавсту.

— Дочь моего бессмертного друга Луция Корнелия Суллы Счастливого, диктатора.

— Что ты был другом, да еще бесстыдным другом этого чудовища, нам уже давно известно, и тебе незачем повторять это на каждом шагу.

— Что это опять за шум?

— Что за крики?

Все повернули головы ко входу в храм, откуда опять неслись громкие восхваления Сатурну.

Вскоре толпу, заполнявшую храм, оттеснила к колоннаде и к стенам новая толпа, явившаяся на поклонение Сатурну, и в ней человек пятьдесят мрачных и исхудалых богомольцев, словно в триумфальном шествии, несли городского претора; у каждого в руке была железная цепь.

— Ах да, понимаю! Это преступники, сидевшие в Мамертинской тюрьме в ожидании приговора: согласно обычаю, они помилованы, — сказал Лукреций.

— И, как установлено обычаем, они принесли сюда свои кандалы, чтобы повесить их на алтарь божественного Сатурна, — добавил Метробий.

— Смотри, смотри, вон там страшный Катилина, гроза всего Рима! — воскликнул Кассий, указывая в сторону жертвенника бога, возле которого стоял гордый и распутный патриций, погрузившись в созерцание коллегии весталок, и пожирал взглядом одну из молодых жриц. — Отрицать бесполезно — этот человек жесток даже в любви. Видите, с какой звериной алчностью он глядит на сестру Теренции.

В то время как Лукреций и Метробий судачили с молодым Лонгином Кассием о кощунственной любви Катилины, Арторикс увидел патриция, и глаза его радостно засияли. Он начал осторожно проталкиваться через толпу, стараясь добраться до Катилины.

Но одно дело желать, другое — исполнить желание; только через полчаса, да и то лишь следуя движению толпы, направлявшейся к выходу из храма, молодой галл мог приблизиться к Луцию Сергию, по-прежнему погруженному в созерцание весталки. Арторикс тихо сказал ему на ухо:

— Свет и свобода.

Катилина вздрогнул, стремительно повернулся и, нахмурив брови, сурово, почти с угрозой спросил фокусника, пристально вглядываясь в него своими серыми глазами:

— Что это значит?

— Я от Спартака, — тихо ответил Арторикс. — Прибыл в таком вот виде из Апулии. Мне надо переговорить с тобою о важных делах, славный Катилина.

Патриций еще с минуту смотрел на фокусника, потом сказал:

— Хорошо… Иди рядом, пока нам не удастся выбраться из храма… Потом следуй за мной издали, пока мы не дойдем до уединенного места.

С презрением, отличающим сильных и дерзких самоуправцев, — а у Катилины оно доходило до грубости и полного пренебрежения к людям, — он принялся расталкивать толпу своими мощными руками и зычным голосом приказывал окружающим посторониться. Действуя таким способом, Катилина скорее других достиг выхода из храма; за ним неотступно, точно пришитый, шел Арторикс.

Продвигаясь таким же точно образом, они прошли через портик и очутились на улице, а через полчаса, выбравшись из толпы, направились к Скотному рынку, где толпились продавцы и покупатели волов; на этой огромной площади, отведенной для торговли скотом, народу оказалось не так много, и путникам не стоило большого труда добраться до круглого храма Геркулеса Триумфального; Арторикс следовал за Катилиной на некотором расстоянии.

Миновав храм Геркулеса, Катилина подошел к небольшому храму Целомудрия патрицианок; там он остановился, поджидая фокусника, и Арторикс подошел к нему.

Как это и было поручено Арториксу, он изложил Катилине предложение Спартака; красочно, правдиво, убедительно описал он мощь гладиаторских легионов; доказал, что отвага этих шестидесяти тысяч рабов, уже испытанных во многих боях, удесятерилась бы, встань во главе их Луций Сергий Катилина, и за короткое время число их удвоилось бы; на основании всего этого, нисколько не преувеличивая, можно было с полной достоверностью рассчитывать на ряд побед и через год подойти с непобедимым войском к воротам Рима.

При этих словах глаза Катилины налились кровью; на выразительном свирепом лице заходили желваки мускулов, время от времени он угрожающе сжимал мощные кулаки, из груди его вырывались вздохи удовлетворения, весьма похожие на звериный рык.

Когда Арторикс закончил свою речь, отрывисто и взволнованно заговорил Катилина:

— Ты искушаешь меня… о юноша… я, право, не знаю… Не хочу скрывать от тебя, что мне, патрицию и римлянину… противно даже подумать, что я могу стать во главе войска рабов… храбрых, отважных, пусть так… но все же мятежных рабов. Однако мысль о том, что в моем распоряжении будет такая мощная армия и я смогу ее вести к победе… Ведь я рожден для великих деяний и никогда не имел возможности получить управление какой-либо провинцией, где мог бы мне представиться случай совершить высокие дела; чувствую, что эта мысль…