Рафаэлло Джованьоли - Спартак

— На Рим! На Рим!.. — раздался, словно раскаты грома, рев пятидесяти тысяч голосов, когда Канниций закончил свою речь.

— На Рим! На Рим!

Голосование дало следующие результаты: семь легионов единогласно поддержали предложение Канниция, остальные шесть отклонили его незначительным большинством, и только кавалерия почти единогласно высказалась за предложение Спартака: следовательно, свыше пятидесяти тысяч гладиаторов выразили желание идти на Рим, а за предложение фракийца голосовало менее двадцати тысяч.

Легко понять, как был опечален Спартак непредвиденным исходом голосования, которое разрушало все его планы и, вместо того чтобы приблизить, отдаляло Цель восстания — сокрушить тираническую власть Рима.

Долгое время он стоял мрачный, подавленный, безмолвный, наконец поднял голову и обратил побледневшее лицо к Криксу, Гранику и Арториксу, молча стоявшим возле него и потрясенным не менее своего вождя:

— О, клянусь богами Олимпа, — с горькой усмешкой произнес он, — немного же я завоевал сторонников среди гладиаторов после стольких трудов, опасностей, забот и испытаний, перенесенных мною ради них!.. Правду сказать, если бы меня не удерживало чувство долга и голос совести, мне следовало бы сейчас пожалеть, что я отказался от предложений консула Марка Теренция Варрона Лукулла! Так, хорошо… Отлично! Клянусь Геркулесом!

Он снова задумался, потом, встрепенувшись, обвел глазами легионы, в молчании ожидавшие исхода совещания, и громко произнес:

— Пусть так, я подчиняюсь вашему решению: вы пойдете на Рим, но под руководством другого. Я отказываюсь от звания вашего верховного вождя, отказываюсь от чести, оказанной вами мне: изберите себе другого, более достойного.

— Нет… во имя богов! — крикнул самнит Ливии Грандений, начальник двенадцатого легиона. — Ты всегда будешь нашим верховным вождем, ведь среди нас нет никого равного тебе.

— Утвердим еще раз Спартака нашим верховным вождем! — крикнул Борторикс что было мочи.

— Спартак — наш верховный вождь! Спартак — верховный вождь! — кричали вокруг семьдесят тысяч гладиаторов, потрясая в воздухе щитами.

Когда возгласы наконец утихли, Спартак крикнул во всю силу своего голоса:

— Нет… никогда!.. Я против похода на Рим и не поведу вас туда!.. Изберите того, кто уверен в победе.

— Ты вождь!.. Ты вождь… Спартак!.. Ты вождь! — повторяли тридцать — сорок тысяч голосов.

Чтобы прекратить шум, Крикс подал знак, что хочет говорить. Настала тишина, и он сказал:

— Пусть нас будет сто тысяч гладиаторов с оружием в руках… пусть нас будет только сто… но лишь один должен быть нашим вождем… Победитель под Аквином, под Фунди, Камерином, Нурсией и Мутиной, только он может и должен быть нашим вождем!.. Да здравствует император Спартак!

По всей долине Панара, на краю которой собрались гладиаторы, разнесся оглушительный крик:

— Да здравствует Спартак, император!

Возмущенный фракиец отказывался, протестовал, не желал принимать предлагаемого звания, делал все возможное, чтобы избавиться от настойчивых просьб друзей, но его уговаривали, понуждали, осаждали все начальники легионов, и в первую очередь Арвиний, Орцил и Гай Канниций, все шестьдесят пять военных трибунов, центурионы и деканы, которых манипулы и отряды послали к нему, чтобы они настаивали и просили его оставить за собой верховное командование гладиаторскими легионами. Наконец Спартак, растроганный этим бурным проявлением любви и уважения к нему со стороны товарищей, хотя и не согласных с ним и воспротивившихся его планам, сказал:

— Вы этого хотите?.. Пусть будет по-вашему. Я принимаю командование, так как понимаю, что избрание кого-либо другого неизбежно повело бы к внутренним раздорам; я согласен бороться бок о бок с вами и умереть, возглавляя вас.

И в то время как его благодарили, целовали его одежду и руки, восхваляли мужество и заслуги, он добавил с грустной улыбкой:

— Я не обещаю, что приведу вас к победе, в этой необдуманной войне я не очень-то надеюсь на победу. Но, как бы то ни было, пойдем на Рим. Завтра выступим в направлении Бононии.

Спартак был принужден взяться за дело, которое считал неосуществимым. На следующий день гладиаторы оставили лагерь и двинулись через Бононию к Аримину.

Однако в рядах войска гладиаторов все чаще стали проявляться неповиновение и нарушение дисциплины. Грозное войско, одержавшее под руководством прозорливого полководца Спартака столько побед над армиями первого народа мира, начало разлагаться и ослабевать, поддавшись страсти к грабежам.

Как ни старался Спартак воспрепятствовать этому, ничто не помогало: то один, то другой легион, а иногда даже несколько нападали на города сеннонов, через страну которых они шли, и грабили их. Вред был двоякий: необузданная страсть к грабежам лишила легионы гладиаторов заслуженной славы хорошо организованного войска, на них смотрели теперь как на банду разбойников, они возбуждали ненависть и проклятия обиженного ими населения, а постоянные остановки замедляли быстроту переходов, которая до тех пор была главным залогом побед Спартака.

Как сильно огорчал Спартака этот упадок дисциплины, легче себе представить, чем рассказать. Сначала он сердился и осыпал бранью тринадцатый легион, которым командовал Гай Канниций, потому что они первые подали пример грабежа; он кричал на них, проклинал их; ему правда удалось немного утихомирить их, но не уничтожить зло в корне; через два дня, когда Спартак шел в Фавенцию, пятый и шестой легионы, двигавшиеся в хвосте колонны, вошли в Форум Корнелия и разграбили его; Спартаку и Криксу с тремя легионами фракийцев пришлось вернуться назад, чтобы призвать грабителей к порядку. А в то время как он исполнял эту печальную обязанность, одиннадцатый легион (африканский) выступил из лагеря под Фавенцией, ворвался в Бертинор, небольшой городок сеннонов, и разграбил его. Спартаку пришлось пойти и туда и там учинить расправу над распущенными солдатами.

Между тем в Рим быстро донеслись вести о разгроме консулов, а затем и претора Цизальпинской Галин. Сенат и римский народ обуяло великое смятение, а когда пришла весть о том, что гладиаторы приняли решение идти на Рим, всех охватил ужас.

Комиции для выборов консулов на будущий год еще не собирались, а после разгрома Лентула и Геллия число желающих добиться избрания на эти высокие должности сильно уменьшилось. И все же как раз последние поражения римлян воодушевили Гая Анфидия Ореста и побудили его добиваться консульства; по его мнению, не следовало вменять ему в вину его неудачи под Фунди, когда он с малыми силами был разбит Спартаком, ведь та же судьба постигла и двух консулов с шестьюдесятьютысячной армией. Сражения под Камерином и Нурсией, по его словам, также служили ему оправданием, больше того, — восстановлением его заслуг, которые несправедливо отрицались и не признавались, ибо, утверждал он, сражение под Фунди для римлян было менее сокрушительным, а для гладиаторов более смертоносным, чем сражения под Камерином и Нурсией, в которых Спартак разбил наголову войска консулов.