Авенир Крашенинников - Затишье

— Прошу меня не осуждать, — сказал Воронцов. — Мне пора домой. Все эти парады только занимают время.

«Так вот он каков, этот новый начальник Бочарова, — думала Наденька, не слушая, что говорит ей капитан Степовой. — Удивительно свежий человек».

Она следила, как ловко, чуть боком, пробирается Воронцов к выходу. И все эти фраки, мундиры на пути — лишь досадная временная помеха ему: выйдет и забудет.

Мясистая спина с муаровой лентой заслонила капитана. А потом Наденька увидела Ольгу Колпакову, поморщилась: не хотелось ее разговоров.

— Боже мой, наконец-то! — возликовала Ольга. — Но почему ты никого не принимаешь, даже меня?

— Вы, конечно, приглашены? — спасая Наденьку, спросил Степовой Ольгу.

— Да, да, прогулка по Каме, музыка! Чудесно!

Прием закончился, пермская знать разъезжалась, глубоко проникнутая сознанием особой ответственности своей перед отечеством в это трудное для России время.

Пароход братьев Каменских «Ерш» колотил плицами воду, расталкивая тупым носом плотное течение. Тонкая длинная труба густо пачкала воздух, расстилала за кормой серый шлейф. На носу под парусным тентом сладко играл оркестр. Лакеи в белых перчатках высоко поднимали на подносах вина и закуски. Раннее солнце перекинуло поперек Камы плескучую ослепительную дорогу. Свежий ветерок играл вымпелом: то свертывал, то разгибал в узкую линию. Вода с ласковой воркотней обегала низкие берега. Пахло смолкой, теплым деревом, мокрой пылью. А потом волнами пришли другие запахи.

По берегам — леса, леса, леса. Сосны по ту сторону, синие по вершинам, стволы — цвета густого меда. А этот берег лохмат, колюч, дик, весь в еловой хвое, переплетенной таежными травами. И оттуда такой терпкий, пряный настой, что чуточку обносит голову.

Наденька, облокотившись на оградку борта, смотрит на Каму, на берега. В голове — обрывки стихов, струйки музыки. Такой простор, такое освобождение, словно вырвалась из каких-то липких тенет.

Повсюду на пароходе оживление: и шампанское уже взыграло, и деловые разговоры иссякли. Сначала генерал-губернатор с начальником губернии удалились под палубу в салон, а полковник Нестеровский и Воронцов, оставшись наверху, говорили о заводе.

— Как широко будем строить, Николай Васильевич?

— Покуда сможем управлять. Иначе расплодим чиновников, сами себя съедим…

«На редкость определенный человек», — снова подивилась Наденька.

Проплыли Мотовилиху. Черные фигурки копошились среди каких-то строений, труб, кирпичных низеньких стенок. На пароходе ударили в колокол. Эхо, балуясь, понесло дрожащий медный звук над водою. Фигурки забегали скорее, и вдруг что-то сверкнуло у края завода, грохнуло.

— Убивают! — взвизгнул женский голос.

— Безобразие! Прекратить! — вылетел из салона Лошкарев.

Но ничто больше не сотрясало воздух. Наденьке показалось, будто среди суетливых фигурок на берегу видит она Бочарова. Захотелось помахать рукой.

Выстрелом вконец разрушился официальный холодок. Городской голова под натиском заскучавших дам уже косолапо бегал с просьбами и распоряжениями, оркестр наддал.

Возле Наденьки оказался капитан Воронцов. Был он в белом, фуражка затянута чехлом. И странное широколобое лицо его казалось вырезанным из самшита.

— Не помешаю, — утвердительно сказал он. — Однако Мотовилиха уже пугает. — Засмеялся, кивнул на берег. — Скоро там начнется столпотворение.

— Вы не жалеете, что и сегодня напрасно теряете время? — уколола Наденька.

— Немножко. Кое-какие частности удалось решить и на этом ковчеге.

— Смотрите, смотрите! — воскликнула Наденька, указывая рукой на волны.

Из воды вырвалась рыбка, полетела серебряным ножичком, канула.

— Инстинкт самосохранения, — пожал плечами Воронцов. — Так появились летучие рыбы.

— Вообще-то вас, помимо дел, что-нибудь занимает?

— Разумеется. Я не такой уж сухарь. Но я деловой человек, а не поэт.

— Вы твердили когда-нибудь стихи, слушали музыку?

— Читал и слушал. Но сочинение генерал-майора Аносова о булатах меня взволновало куда сильнее.

И все-таки капитан Воронцов был человеком занятным. Давно ли Наденька отмечала людей по своим меркам? Ни одна из них не оказалась верной. И теперь от каждого нового знакомца хотелось узнать: а он чем живет, куда он смотрит? Она не могла признаться, что любопытство это пробудил Бочаров, в тот самый вечер, когда с такой горячностью возразил ее отцу. Ни разу в жизни не слышала она ничего более ужасного и притягательного: няни и бонны ограждали ее от вредных влияний, круг ее знакомств не выходил за пределы безоглядной преданности всему, что исходило сверху. Только в Перми, томясь от бездействия, начала она задумываться над тем, что устройство ее мира не такое уж определенное, что есть, оказывается, люди, ненавидящие этот мир. Мужик, побивший на дровнях знаменитых московских бегунов, был чем-то связан с этими людьми; дом тетки и чугунная плита на кладбище тоже взаимосвязаны. Но связи ускользали, терялись, а ей так хотелось определенного, ясного…

Капитана Воронцова, по-видимому, такие вопросы не тревожили: он знал, для чего живет на земле. Он поглядывал на игристую воду, щурился, трогал двумя пальцами короткие усы.

— Нуте-ка, нуте-ка, — вскричал Колпаков, вываливаясь пузом из-за угла. — Николай Васильевич, Наденька-матушка, куда же вы упрятались? — От шампанского и шабли он взвеселился, ко всем настроен был отечески. — Прошу, прошу!

Он щелкнул пальцами-морковками. Словно оперный черт из люка — лакей с подносом. Потом Ольга, завитой коллежский асессор Костарев.

— Не употребляю, — отстранился Воронцов.

— Никола-ай Васильевич, — погрозил пальцем Колпаков. — За знакомство полагается. Вам долго с нами жить и сотрудничать, батенька.

— Увольте, увольте.

— Ну, а со мной, — пододвинулась Ольга. — Или я прыгну в воду.

— Извольте, — пожал плечами Воронцов.

Взметнулось белое платье. Лакей выронил поднос. Закрыв лицо руками, попятился Костарев. Колпаков со стоном осел на толстый зад. А Воронцов — уже на оградке, уже прыгнул. Быстрыми саженками догоняет Ольгу. Она плещется далеко за кормой, различить ее трудно, только брызги высверкивают на солнце. Бегает команда, пароход разворачивается. Многие дамы в обмороке, губернаторша нюхает флакон.

— Тысячу, — взывает Колпаков на коленях, — тысячу рублей серебром, господа!

Генерал-губернатор багров, прокашливается, словно готовится к речи, Лошкарев позеленел, под глазами набрякло, полковник Нестеровский обнял Наденьку, прижал к себе.

Капитан «Ерша» гремящим голосом командует в рупор. За борт летят веревки, за борт протягиваются руки. Поднимают Ольгу. С нее ручьями вода. Платье облипло, всю ее обозначая. Тимашев сглатывает слюну. Ольга обводит всех диким взглядом и принимается хохотать. Помогают взобраться на пароход и Воронцову. Он без фуражки, волосы слиплись косицами, за ним — мокрый след; дамы аплодируют.