Владимир Сапожников - На фронте затишье

Андрей Степанович Арбузов, от имени которого написана эта книга, воевал старшиной эскадрона казачьей кавалерийской части. «Человек я не отчаянный, — говорил про себя Арбузов. — Тишину люблю, речку, озеро, когда над водой первый парок гуляет». Говорил он правду, и встретил я его после войны на полевом стане, мы проговорили всю ночь под кукование кукушки и вспомнили другую кукушку, которую когда-то тоже весной услышали в прифронтовом лесу.

Про большие военные операции Арбузов рассказывал редко. «То генералы знают, у старшины главная операция — людей накормить. А вот ты помнишь, был в нашем эскадроне Моисеенко? Да помнишь ты его…» И начиналась новая история.

Разные были это истории, о разных людях, о разных городах и селах, где прошел Арбузов с войной. Каждый день человека на войне — история, даже когда на фронте затишье.

Автор этой книги воевал тоже старшиной эскадрона.

Художник Б. Петров

Настоящая война для казачьих войск не по эту сторону передовой, а по ту, как говорится, «в кишках» у врага: это ночные марши, кинжальные удары с тыла, обходы, набеги из засад и вновь марши под ежечасной угрозой попасть в мешок, под бомбовый удар, наскочить на минные полосы. Организация рейда — операция чрезвычайно сложная, готовится она в строжайшей тайне, но в эскадронах какими-то путями узнают о рейде задолго, казаки готовятся заранее, потому что трудно войти в рейд, но вдесятеро труднее выйти из него, и переживший рейд казак чувствует себя как бы заново родившимся. Почти всем, кто был в рейде, полагаются награды, но не все, далеко не все получают их. Даже отделенный командир часто не может рассказать, при каких обстоятельствах погиб его казак, в каком месте, ночью или днем, потому что ночью или днем часть движется, кого-то догоняет, кого-то окружает, а то сама спасается от преследования.

…Мы стояли походной колонной, дремали, намотав на руки поводья, готовые по-звериному очнуться и вскочить в седла, стояли не на дороге, а в поле; немцы били по шоссе в темноте. Шоссе — мы запомнили это днем — пересекает черные, изрытые воронками поля, уходит прямое, как туго натянутая вожжа, к горизонту, скрывается между двумя голыми холмами. Там, подсвеченный снизу, поднимался уже столб дыма, туда мы и двинемся с минуты на минуту, как только дойдет до нас очередь. Скорее бы… Ничего нет тягостнее этих минут ожидания. Вот зашевелились крупы коней переднего эскадрона, по спине пробегает холодок, но нет, опять остановка, опять ожидание… Передовая грохочет, пожарища охватили весь горизонт, четко рисуются впереди силуэты холмов, ухают тяжелые пушки, за холмами густая перекличка пулеметов и автоматов. Это второй этап прорыва. Час назад была артподготовка, привычные наши кони шарахались от рева канонады, от залпов гвардейских минометов, потом прошли танки, тягачи с пушками-сотками, почти бегом бежала пехота, катя по шоссе максимы. Прорыв для нас готовят ударные части других соединений.

Тронулись мы в полночь, взяли с места крупной рысью, потом перешли на галоп, и промежуток шоссе до холмов, который днем казался пугающе длинным, мы проскакали за несколько минут, и вот уже проносимся через горящую деревню, нас обдает жаром и копотью, кони, пугаясь огня, храпят и косятся. Пожар охватил всю деревню, кругом гудит, рвется, поперек дороги лежит горящее бревно, кони взвиваются, перепрыгивая через него. Еще одна деревня, уже догорающая, городок с объятой пламенем церковкой, и вот мы идем глубокой лощиной, стрекот пулеметов слышится рядом, струи трассирующих пуль гаснут в колонне. Среди топота и храпа коней слышится пронзительный крик, что-то извивается, бьется под ногами, кто-то нашел уже свой жребий…

Не сбавляя темпа, скачем час, два, три… Шум передовой стихает, говор пушек слышится сзади, но мы нахлестываем взмокших коней, а на перекрестках стоят офицеры и кричат охрипшими голосами:

— Пошел! Пошел! Погоняй! Погоняй!

Горе седоку, у которого оступился конь: в секунду тяжелая лавина затопчет лошадь и седока…

Забрезжил рассвет. Дорога гудит, вздрагивают в такт рыси казачьи головы в кубанках, в воздухе кисловато-горький запах конского пота. Чуть сбавили рыси, но шли без остановок, без отдыха. Чтобы дать передышку коням, спрыгивали и бежали, держась за стремена.

Ни выстрела, ни тявканья минометов. Тишина пугает, мы отвыкли от нее, но так всегда бывает в начале рейда. Немцы еще не опомнились, не подтянули летучие отряды мотопехоты, нашего заклятого врага, авиация нас еще не разыскала, но все это скоро начнется: артналеты, пикирующие на колонну юнкерсы, стрекот преследующих нас мотоциклов, — а пока слышен только стук лошадиных подков, дробный, несмолкаемый, как затяжной дождь.

На обочине — первый труп, потом сразу десяток, раскиданы каски, автоматы, ранцы. Трупы еще свежие, у тех, с которых сняты сапоги, ноги белеют чистыми портянками. Трупы валяются на зеленеющей уже озими, лежат кучками и в одиночку, уткнувшись лицами в землю. Так гибнут части, застигнутые врасплох, когда в панике бросается все, даже оружие, когда паника сильнее смерти, когда инстинкт самосохранения подсказывает самый ненадежный путь спасения — бегство. Передавали, это двенадцатый пулеметно-стрелковый уничтожил маршевый батальон немцев. Пленных не успели взять. Нас немцы тоже никогда не берут в плен.

Это и был рейд.

Шоссе поворачивает в большое село. Черепичные крыши, беленькая кирха, вспухшие первыми почками вишенки вдоль дороги — Польша… Село целенькое, не тронутое войной, на стенах висят комендантские приказы с орлом и свастикой, готические надписи на указателях дорог. На улицах безлюдно, но сквозь деревянные жалюзи за нами следят испуганные глаза жителей: вот и к ним пришла война.

Так начался Польско-Белорусский рейд.

Весь день шли не останавливаясь, спешились только в темноте: приказ уничтожить аэродром. Долго шли по лесу, потом по-пластунски ползли полем к аэродрому, утонувшему в темноте. Сигнал ракеты — кинулись к ангарам, забросали их гранатами, поджигали бензохранилища. Через полчаса все полыхало: постройки служб, казармы, из которых выскакивали в белье пилоты; лопались, разбрызгивая огонь, цистерны бензовозов. Уходя, мы жевали трофейный шоколад, кое-кто успел выпить трофейного какао в офицерской столовой.

Это и есть рейд.

День за днем, ночь за ночью булыжник дорог искрился от тысячи подков. В тесноте колонн до крови растирались колени, стремена впивались в бока лошадей, и они храпели и рвались на дыбы. Города, села, хутора… Где-то выпит глоток воды, получасовая передышка в лесу, и опять бешеная скачка, чтобы оторваться от севшего на пятки мотополка. Прямо котелками мы черпали чудом сваренную на марше горячую кашу, ели, не слезая с коней. Спали на булыжнике в те две-три минуты, когда командиры при свете потайных фонариков сверяли по картам направление, потом опять вперед, вперед… Мы не успевали разглядеть те города и села, которые брали, забылось название местечка, где подняли прямо с постелей танкистов, и они бежали к реке, бросались в реку, и мы стреляли по вздувшимся, белеющим на воде нижним рубашкам.