Владимир Сапожников - На фронте затишье

Делая обходной маневр, увидели однажды пятиметровую паутину колючей проволоки, будки по углам, внутри — длинные бараки блоков, какие-то приземистые дымящие сооружения — лагерь. Перебили охрану, вывели несколько сотен полуживых людей-скелетов. Они падали, дохнув свежего воздуха. Седой человек с обмотанными тряпками ногами подошел к нам:

— Возьмите меня. Воевать буду. Я разведчик. Из Вологды я.

— Куда же тебе воевать, дядя? — чуть не плача, сказал ему кто-то из казаков. — Старый ты, слабый…

— Я молодой. Мне двадцать восемь. Возьмите…

Это тоже рейд.

С немцами мы могли встретиться каждую минуту, иной раз в сутолоке ночного марша колонны перемешивались, и тогда услышишь немецкую речь, разгорится суматошная перестрелка, автоматные очереди, матюканье…

Ночью — марши, днем — бои в пешем строю: в рейде отдыха нет ни коням, ни людям. Наша забота — сеять хаос на коммуникациях, не дать собрать против нас кулак, и мы мечемся повсюду, наша сила — в быстроте передвижений, в неожиданности ударов. Иногда в только что захваченном городе мы видим битую технику, свежие трупы: помогая нам, бегущих немцев бьет чем может местное население.

Города, села, хутора. Грохочут дороги…

А потом пришло время, когда главные дороги были перерезаны, обходы заминированы, и нам остались лесные проселки, еще сырые, непроходимые для мотопехоты. Мотоциклисты день и ночь гонялись за нами, разрубали полки на части, уничтожали обозы. Кони, замученные беспрерывными маршрутами, тощали, не было времени надеть на них торбу с овсом, да и фураж был на исходе. Самое тяжелое в рейде — обеспечить эскадрон кормом, потому что интендантские части теряются в водовороте дорог, отстают на десятки километров. Однажды в ночном марше почти полностью был истреблен и наш обоз.

Я крепко задумался: достать бы хоть на две-три дачи ячменя, кукурузы, а там, может, интенданты подойдут. Выпала редкая передышка, мы стояли в орешнике у речки, кони глодали ветки с первыми листочками. На том берегу речушки виднелись крыши небольшого хуторка, я взял казаков и направился туда: не удастся ли купить что-нибудь. В хуторе — ни души, на поветях ни сенинки, ни зерна. Мы уже шли обратно, когда калитка дома скрипнула, вышла высокая старуха в немецком кителе.

— Что-то ищут панове? — спросила старуха по-русски.

Мы изложили свою беду.

— Нема корму, — сморщившись, закачала она головой. — Все герман побрал.

Сокрушаясь и кивая головой, она проводила нас до мостика через речку.

— Все побрал герман. Ничего нема, — повторяла она.

…Нам оставалось часа два до отхода, когда в орешнике застучали колеса. Показались подводы. В арбу были запряжены две коровы, ручную тележку катили две женщины. Рядом с арбой шагала старуха в немецком кителе.

— Семена, — сказала она, кивнув на мешки в подводах. — Берите. Как-то переживем. Вас побьют и нас побьют. К чему тогда семена?

— Спасибо, мать, — сказал капитан. — Вот возьмите деньги.

Старуха посмотрела на женщин, которые молчали, не понимая разговора, вздохнула:

— Не надо деньги. Что деньги? Германа угоните.

У нас начались тяжелые бои. Замполиты говорили, что в прорыв вошли уже наши танки и пехота, идут нам на помощь, пока же нам надо удерживать захваченный плацдарм. Знали мы и то, что немцы подтянули силы, стабилизировали на нашем участке фронт и вот-вот обрушат на нас всю мощь своей техники. У нас были свои аэродромы, снаряды, и патроны нам доставляли, но было мало артиллерии, мало снарядов, немного оставалось патронов.

В это-то время и встретился нам польский паренек Юзка.

Было это так. После ночного марша наш дивизион стоял в низкорослом болотистом лесу, отдыхал. Шел дождь, авиация не летала, мы кормили коней. Кто-то увидел в эскадроне мальчишку, грязного, мокрого, почти босого. На нем висели обрывки немецкой плащ-палатки, подпоясанные куском алюминиевой проволоки. Никто не заметил, когда он появился в эскадроне, как прошел через охранение. На голове пилотка с опущенными отворотами, промокшая насквозь, в руках обрез берданки со ржавым затвором.

— Тебе кого, хлопчик? — спросил я.

Он с трудом разжал губы, с трудом выговорил:

— Командир.

Лицо, неделю немытое, губы потрескались, скулы костисто торчат.

— Ты кто такой?

Мальчишка поднял на меня большие темные глаза, с тоской повторил:

— Командир… Надо командир.

Вижу, пришел парень с чем-то важным. Я кивнул ему, и мы пошли к командиру дивизиона.

Парень молчал, шлепая за мной разбитыми ботинками.

— Тебя как звать?

— Юзеф.

Майор, дремавший под березой, вопросительно взглянул на меня.

— Вот, с вами хочет поговорить, товарищ майор.

Потерев красные от бессонницы глаза, майор повернулся к мальчишке:

— Кто ты? Откуда?

— Партизан.

— Садись, — заметив, что у парня дрожат ноги от усталости, сказал майор. — Рассказывай.

Оказалось, их отряд давно партизанит в этих местах. Было семьдесят человек, сейчас осталось мало. С весны за отрядом гоняются каратели, кого поймают — повесят, деревню сожгут. Командир уводил отряд, а позавчера германы загнали партизан в Желтое болото, окружили, бьют из минометов.

— Патронов мало. Нет хлеба. Скоро все погибнем, — как-то очень спокойно рассказывал парень.

Вчера ночью Юзефу удалось проползти сквозь окружение, в деревне он узнал, что пришли русские, люди указали, где стоит наш дивизион.

Майор молчал. Штабные офицеры, ожидая его решения, тоже молчали.

— Карателей много? — спросил майор.

— На болоте не больше роты, а штаб у них в Мышинце, там германа много. Может, батальон, может, больше.

— Дорогу знаешь? Доведешь?

— Все знаю.

…Часа через два — уже темнело — дивизион шел проселочной дорогой, петлявшей в лесу. Ни разговора, ни дымка папиросы. Глушь, дорога сделалась едва заметной тропкой, мы вели коней в поводу. У заброшенного хуторка разделились: три эскадрона свернули в сторону Мышинца, а мы спешились и двинулись дальше по лесу.

Тянуло гнилой сыростью, в лесу стоял предутренний птичий гомон. Слышался треск автоматов: мы подходили к болоту. Под ногами вода, пахло банной сыростью. Цепочкой обошли болото, залегли за кустами, кочками. То с той, то с другой стороны взлетали ракеты. На болоте лежал туман, из него торчали верхушки чахлых елок. Когда ракета разгоралась, начинали строчить пулеметы. Болото молчало.

Мы пошли, когда начало чуть брезжить.

— Ур-а-аа-а!

Все было кончено в полчаса. Потом мы смотрели, как из болота шли люди. Во что только они не были одеты! Рваные полушубки, шляпы с обвисшими полями, раскисшие, с подвязанными подметками сапоги. Прошла девушка, проковылял старик на деревянной ноге. Я насчитал около десятка автоматов, кое у кого были гранаты, а больше берданок, обрезов с прикрученными проволокой стволами. Как же они держали два дня целую роту?