Валентин Пикуль - Баязет

Он замолк, и Карабанов тревожно переглянулся с Ватниным; но, помедлив немного, Хвощинский снова стал подниматься на локте.

– Где Пацевич?.. Позовите полковника…

Адам Платонович, семеня рядом с носильщиками, поправил под Хвощинским скомканную, всю в крови и пыли, войлочную кошму.

– Да, я вас слушаю…

– Господин полковник, – распорядился Хвощинский, – правом власти, принятой мною от вас, приказываю… взять коноводов, собрать раненых и, сразу от перевала, пробиваться на Баязет. Я остаюсь с отрядом до конца… Передайте Штоквицу, чтобы срочно выслал подкрепление!.. Хорошо бы не милицию, а Крымский батальон…

Отряд уже поднимался в горы. Сражение, так трагически развернувшееся в долине, постепенно переходило на высоты. Жара стояла нестерпимая, и от каменных скал, раскаленных солнцем, несло удушливым зноем. У ставропольцев, бежавших под носилками с полковником, перехватывало дух в сухом горле, дыхание опаляло грудь, силы их таяли…

– Держи, братцы! – крикнул один из них, падая от усталости; кто-то подхватил носилки, но тут же был убит пулей; Хвощинского стали окружать солдаты, чтобы в любой момент подоспеть на помощь; всего было убито под ним двадцать два человека (это не выдумка автора, а точная цифра)…

Хвощинский, видя эти неизбежные жертвы ради него, сказал с носилок:

– Вам, ребята, спасибо. Как вы меня, старика, бережете, так и вас когда-нибудь беречь будут… А сейчас – выше! Выше поднимайте меня! – просил полковник. – Я должен все ви…

Не договорив, полковник рухнул на носилки. Вторая пуля попала опять в живот, и – как это ни странно! – попала прямо в первую рану; смерть наступила мгновенно…

Пацевич велел носильщикам бегом вырваться вперед и бежать к Баязету не останавливаясь. Коноводы, привязав к седлам раненых, погнали лошадей, тоже вперед; пехота и казаки продолжали бой, но бунчук Кази-Магомы уже реял возле Зангезурских высот – турецкая конница отсекала пути отступления.

– Ну, поручик, пошли, – сказал Ватнин, перекрестившись, – опять лапшу рубить надо!

И сотни двинулись…

В неглубокой лощине, стиснутой рыжими сыпями песков и глины, Карабанов остановил своих казаков, крикнув Ватнину:

– Назар Минаевич, поезжай с богом, я догоню…

И здесь, под шелест высоких трав, под клекот орлов, висших над скалами, под храп лошадей и лязг стремян, Андрей сказал:

– Господа казаки! – Он так и сказал: – Господа казаки, товарищи мои… Виноват я был перед вами, а в чем виноват – то вы знаете сами. И прошу прощения у вас!..

Потом подвел своего Лорда к конопатому Егорычу, обратился отдельно:

– А у тебя и просить не могу: боюсь – не остыл еще ты, не простишь…

Но казак перегнулся с седла, оспины на его лице даже сгладились в широкой улыбке:

– Дык, ваше добродие, чего не бывает. Кубыть, мне и надо так: гвозди-то прогулял я… Верно ведь! Да и любо под тобою-то султана бить: замах у тебя свойский, не как у Пацевича… И ты прости меня!

Карабанов обнял казака, они поцеловались при всех, и отлегло от сердца: засмеялись они оба – молодой и старый.

– Теперь – пошли… ры-ысью! Подстегни коней!..

Первую сотню нагнали уже на подъеме. Выпархивая из-за камней, бунчук Кази-Магомы плясал еще где-то в отдалении, но разъезды башибузуков, пьяных от дешевой крови, уже взбирались в горы, тащили лошадей в поводу. На высоком плоскогорье, огражденном крутым обрывом, турки готовились встретить русских, чтобы ни одна колонна не прорвалась в Баязет, чтобы чапаул был богатым и верным.

– Назар Минаевич! – Карабанов надрал своему Лорду уши, чтобы жеребец стал злее перед атакой. – Ты меня опытнее. Говори, что делать!.. Буду слушать!

Ватнин ответил:

– Ежели бы после первой сшибки, пока рука зудит, да сразу бы и вторую, тогда ладно… А сейчас хреново: приустали казаки, да и кони уже не те – выдохлись. Одначе попробуем…

Сотник прикинул на глаз расстояние до бунчука, посмотрел направо, потом налево, назад оглянулся.

– А и неумны мы с тобой, поручик, – засмеялся он вдруг, погладив бороду. – На такой глупый шармиц мы туркам свою стратагему покажем… Давай свою сотню, вертай ее за те скалы, а я за бунчук забегу… Ударишь, Елисеич, как можно бойчее. Ежели двинешь враз – хорошо будет: полетят турки с камней, как вода с клеенки… Понял сказ мой?..

Разворачивая сотню перед атакой, Карабанов раскусил «стратагему» Ватнина; он велел вахмистру примотать эфес шашки ремнем к своему запястью и сказал казакам:

– Только разом, братцы!.. Знаю – устали. Знаю – трудно сейчас. Но – разом только, братцы! А там и все: пехота проскочит за нами…

Описывать вторую атаку нет смысла. Кони на разбеге даже шли слабо, спотыкаясь от усталости. Казаки, пригнувшись к лукам седел, напряженно молчали. Пики у многих были уже обломаны, острия их торчали свежей щепой.

Но постепенно всадники воодушевились, засвистели нагайки и шашки, и уже ничто не могло остановить эту гикающую и орущую от злобы лавину.

– Ги, ги, ги! – кричали казаки. – Ги, ги…

Снова началась работа. Короткая, красная, звонкая. Трусам в ней – не место! Тут было уже не до пощады, и турки, дрогнув, попятились на край ущелья.

– Аль иман! Али! Мухаммед!

– Кидай! Режь их, станишные!..

– Урус – не бей! Урус – живи хорошо!..

Но вот последний из них был сброшен в крутизну. Тогда подошел Дениска на край обрыва, глянул в пропасть и улыбнулся.

– Чисто! – подмигнул он казакам, вытирая о чикчиры шашку. – С пехтуры, братцы, по ведру чихиря с каждого взвода берем. Пущай ставят, коли мы для них такие добрые!..

………………………………………………………………………………………

Итак, сотни ушли.

Пацевич хватается рукой за сердце, говорит, что одышка, ему не дойти. Хвощинский, – ему сложили на груди руки, и он плывет над головами осиротевших людей, как знамя. Барабанщики, чтобы воодушевить усталых людей, грохочут все время, веселая дробь их заглушает посвисты пуль и крики…

И остался один он, юнкер Алеша Евдокимов, желторотый птенец. Не генерал и не полковник, даже не прапорщик, просто – юнкер. Вывести людей, пробиться с ними через теснины во что бы то ни стало, и он принял на себя командование, а люди вдруг поверили в него.

– Вот так надо воевать, – сказал Потемкин, когда в расщелине скал показался Баязет.

Словно предчувствуя тяжесть событий, которые уже нависали над Баязетом, офицеры в этот день собрались обедать вместе – за столом капитана Штоквица. Все настолько были утомлены, что решили на этот раз не говорить о делах гарнизона и болтали о разных пустяках.

– Господа, господа, – смеялся Некрасов, стуча ножом по тарелке, – знаменитая Орлеанская девственница, Жанна д’Арк, сожженная англичанами за колдовство, кажется, не сгорела. Мало того: она не была и девственницей. Через пять лет после своей «смерти» она вышла замуж за Шевалье дес Армуаза. Об этом в Метце найдены документы, истина которых заверена нотариусом.