Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

– У вас дрожит рука, пастор, словно не я, а вы сыпали опилки в смазку.

– Я ее снимаю, пусть она не дрожит. Встаньте.

– Русская армия наступает. Вам будет плохо, пастор, если…

– Мне не может быть плохо, – обрезал его Кальдевин. – Я сам жду эту армию. Мы – норвежцы и должны верить друг другу.

– Я вам верю, пастор.

– Я тоже верю, херра Арчер. И вот сейчас спрашиваю: вы не знаете товарища Улаву?

– Нет. Впервые слышу.

– А как зовут вашу сестру?

– Астри…

– Что передать ей, если мы увидимся?

– Не надо шутить, пастор! Я уже сказал, что русская армия наступает…

– Вы могли бы встретиться со своей сестрой до того, как придет Красная Армия.

– Где?.. В камере гестапо?

– Вы мне все-таки не верите.

– Я не верю в чудеса. Всего лишь неделю назад я своими глазами прочел, что участие моей сестры в покушении на рейхскомиссара Ровен доказано…

– Хорошо, оставим этот разговор. Объясните тогда, в чем вы хотели мне исповедоваться?

– В том, что я виноват перед сестрой…

– Виноваты? В чем?

– Сейчас мне уже не хочется говорить об этом… До свидания, пастор! Если вы действительно увидите мою сестру, то скажите ей, чтобы она меня простила. А за что – она знает. Прощайте!..

Глубокой ночью кто-то стал дергать дверное кольцо в приделе храма. Пастор, напуганный и взволнованный, открыл дверь, и сразу же прямо на руки ему упала с улицы женщина. Он поднял ее по лестнице в свою комнату, уложил на диван, зажег свечи.

Всмотрелся в черное, обожженное ветрами лицо, узнал:

– Фрекен Астри? О святая Бригитта, что с вами?..

– Здесь… никого нет? – спросила женщина.

– Мы абсолютно одни.

– Очень хорошо. Я бежала из Осло из-под ареста. После того как было взорвано нами гестапо. Дельвик велел мне в случае провала искать его через вас… Все! Спать…

Утром пастор пришел к дядюшке Августу, сказал:

– Идите, отец мой, в отряд, передайте Никонову и Дельвику, что товарищ Улава находится в моем доме… А что угольщик «Викинг» разве уже ушел в море? – спросил он.

– На рассвете, херра Кальдевин, на рассвете.

– Жаль, – сказал пастор и, купив по дороге козьего молока, отправился домой.

Корабельные приборы издают какие-то особые, специфические запахи. Откроешь такую коробку, тебя даже ужас невольный охватит – мать моя дорогая, да тут, кажется, сам изобретатель не разберется: цветные жилки проводов, лампочки, аккуратные пакетики конденсаторов, красненькие ампулы предохранителей. И от всего этого исходит аромат точной военно-морской техники!

Боцман закрыл прибор крышкой, задраил его на «барашки».

– Это тебе еще рано, сынок, – сказал он Сережке. – Лейтенант потом тебе объяснит схему. В электротехнике-то немного кумекаешь? Ну вот… А сейчас давай бери ветошь, протри пулеметы. Заодно я тебе взаимодействие частей растолкую. Перво-наперво пулемет изучи!

Через несколько дней, когда катер совершал переход из одной базы в другую, вдалеке заметили нырявшую на волнах лысую и жирную мину. Никольский вызвал Сережку наверх и велел расстрелять ее.

– Я поведу катер на крутой циркуляции, – сказал он, – турельными педалями следи за разворотом и шпарь из двух стволов! Бей немного под низ, чтобы пули не рикошетили, а раскололи эту ведьму…

Сережка приноровился, тяжесть пулеметных наплечников казалась ему приятной. Торпедный катер, кренясь и задевая палубой волны, ложился в боевом развороте. Прыгая кверху своими смертельными острыми рожками, словно собираясь уколоть кого-то, мина качалась на дистанции примерно двух кабельтовых. Это было неблизко, и Сережка понял, что Никольский нарочно проверяет его глазомер и точность.

– Можно? – спросил он.

– Руби!..

От страшного грохота и тряски сам собою раскрылся рот. Мина подпрыгнула еще несколько раз и куда-то исчезла. Сережка в удивлении воззрился на Глеба Павловича.

– Вылезай из турели, – сердито сказал боцман.

Сережка чуть не заплакал: ему показалось, что им очень недовольны и передоверяют эту задачу боцману катера Тарасу Непомнящему.

– Ну, чего скуксился? – засмеялся лейтенант. – Ты же задачу выполнил. И выполнил хорошо.

– А где же… взрыв? – спросил Сережка.

– А взрыва и не будет. Пули раскололи корпус, и мина, заполнившись водой, просто затонула…

– А-а-а, – довольно протянул Сережка и подумал: «Здорово! Наверное, во мне что-то есть… такое!»

Потом Никольский сказал:

– Вставай к рулю. Пользуйся случаем. Ты ведь – ученик боцмана, а по расписанию боцман торпедного катера должен уметь заменять командира. Учись водить катер…

Мечта Сережки осуществлялась, и каждое дело становилось для него праздником. В раннем детстве он не ждал от матери новогодней елки с такой страстью, как этого чудесного момента – коснуться святая святых корабля, его управления.

– Ну хватит, – сказал Никольский, когда надо было уже входить в базу. – Тебе, я вижу, так сладко это занятие, что ты, наверное, под конец даже облизнешься!..

Во время стоянки матросы на катерах не жили, а селились на берегу в бараке, который, естественно, называли «кубриком». Внутри барак выглядел настоящим моряцким жильем, уютным и опрятным. Сережке была отведена койка возле окна, рядом с койкой стояла тумбочка (одна на двоих). Молодой Рябинин проявлял к этой тумбочке какую-то трогательную заботу, похожую на любовь. В самом начале самостоятельной жизни всегда приятно иметь свой угол. И он аккуратно разложил по полочкам мыло, зубную щетку, кисет с сахаром и сборник рассказов Джека Лондона, которые очень любил читать вслух, для чего уходил – подальше от людского взора – куда-нибудь в глушь приморских сопок. Правда, койка иногда здорово досаждала Сережке тем, что ее требовалось заправлять по какому-то особому фасону, изобретенному от берегового безделья комендантом бараков.

– Ты што же это мне, а? – спрашивал комендант Сережку, останавливаясь перед его постелью. – Опять на свой манир стелешь? Говорил я тебе, штобы рушник на два пальца от подушки лежал. Говорил или не говорил?

– Говорили, – соглашался Сережка.

– Так это как же понять? Упрямство твое, да?

Вечерами матросы брали Сережку с собой в Дом флота на танцы. Матросы танцевали с девушками, а он стоял у стенки и скучал. Иногда ходили в кино, что было уже интереснее танцев, или убегали далеко в горы на лыжах.

Подражая старшим матросам, Сережка вшил в брюки громадные клинья, чтобы в роскошном клеше походить на бывалого «маримана», но комендант поймал его как-то, велел поставить ногу на камень и бритвой распустил клинья от колен до самых ботинок.

– Ты сопляк ишо! – сказал ему комендант.

Однажды после обеда матросы сели забивать «козла», а Сережка пристроился около них с акварельными красками и, высунув язык, разрисовывал стенную газету «Торпеда № 14». Надо было изобразить летящий в пене катер, тонущих врагов и страшные взрывы. Краски употреблялись по возможности мрачных тонов, чтобы картина получилась более впечатляющей.