Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

Неожиданно машина резко тормозит, и Дитм, стряхнув оцепенение, видит, как на шоссе, размахивая руками, сбегает фигура какого-то человека. Это, кажется, егерский офицер, но, боже мой, что за вид!

Мундир превращен в лохмотья, оборванные рукава развеваются, словно крылья, одна нога босая, глаза безумны и дики.

Офицер встает посередине дороги, преграждая путь машине, и все машет руками, смеется. Адъютант предупредительно спрашивает, отодвинув стекло кабины:

– Какого вы полка?

– Рефери-и… счет! – отвечает офицер.

– Я спрашиваю: кто вы?

– Два – ноль в нашу пользу!..

– Сумасшедший, – замечает шофер, и в этот момент Дитм видит в руке офицера гранату.

Офицер пляшет посреди шоссе, его руки двигаются вразброд, он смеется, кричит весело:

– Улечу!.. Улечу!..

Адъютант выстрелил, и сумасшедший лег на шоссе, дергаясь длинным телом. «Опель-генерал» медленно вполз ему на грудь правым передним колесом, покачнулся, потом – задним.

– Гоните, – приказал Дитм, но, едва отъехали сто метров, он остановил машину: – Адъютант, так оставлять нельзя, возьмите у него документы…

Адъютант сбегал и принес офицерское удостоверение и незаконченное письмо на шелковистой шведской бумаге:

«Нежная моя лисичка Эбба! Прошу тебя, будь спокойна, у нас здесь все тихо, и русские никогда не посмеют начать наступление в Лапландии, потому что…»

Дитм нервно разорвал письмо, выбросил клочки его в окно, открыл удостоверение: «Курт Дюсиметьер, обер-лейтенант, командир 13-го батальона тирольских стрелков…»

– Тринадцатый, – повторил генерал и вспомнил, что весь этот батальон пропал без вести в районе озера Чапр. От этого озера русские направили свой основной удар на Луостари, и генерал понимал, что, захватив в Луостари аэродромы, они пойдут на Никель и на Петсамо.

Когда послышался гром артиллерии и навстречу «опель-генералу» потянулись первые раненые, генерал Дитм насторожился: приближался самый ответственный участок фронта, где его егеря терпели поражение за поражением, и… «Не может быть, – думал он, – чтобы мы разучились воевать?..»

– Пока высоты Кариквайвишей в наших руках, – сказал генерал адъютанту, – запишите это, пожалуйста… до тех пор русские никогда не смогут пробиться к Луостари, а следовательно, и на Петсамо…

В прифронтовой деревне горели дома, по улице бродили потерянные солдаты, гренадеры рубили постромки, выпрягая лошадей из орудий. Тысячи ног непрестанно месили дорожную грязь, и, казалось, никакой мороз не в силах сковать ее, пока не прекратится эта бессмысленная, похожая на панику, беготня из одного конца деревни в другой.

«Что они бегают, чего они ищут? Ну вот, спрашивается, куда бежит этот солдат?.. А вот этот фельдфебель чего орет?..»

Первая же весть, принесенная начальником штаба отступавшего от озера Чапр полка, взбесила генерала. Оказывается, высота Малый Кариквайвиш уже оседлана русскими, и прямым виновником ее сдачи является вот этот туполицый офицер в обгорелой шинели, что переминается с ноги на ногу.

– Обер-лейтенант Штумпф, бывший советник при финской армии, – отрекомендовался он и, срываясь на злобный крик, стал поспешно оправдывать себя и свой батальон: – Я не виноват, герр генерал!.. Сто восемьдесят три человека, и на каждого по десять патронов… Нас бросили под огонь реактивных пушек, даже не покормив… Русская пехота шла цепь за цепью. Мы не успевали от них отбиваться… Я пытался остановить своих людей в рудничном поселке Хяльме, но… Так воевать нельзя, герр генерал!

Прилетевший откуда-то снаряд сорвал горящую крышу одного дома, и улицу засыпало дождем огненных искр. Отряхивая свою шинель, Дитм угрожающе спросил:

– И вы, конечно, оставили Хяльме? – Сейчас ему ничто не было так ненавистно, как лицо этого офицера. «Какая скотина!» – брезгливо думал он.

– Да, герр генерал, русские уже в Хяльме…

Штумпф вспомнил, как полег его «дикий» батальон под огнем эсэсовских пулеметов, прикрывавших позиции с тыла, и, круто повернувшись, он почти побежал от генеральской машины. В спину ему громыхнул выстрел, обер-лейтенант вяло опустился на снег и долго не мог поверить, что это стреляли в него…

– Куда делись мои офицеры? – сказал Дитм, когда машина снова сорвалась с места. – Неужели победа под Нарвиком была пределом наших военных возможностей?..

Штумпф очнулся от странного ощущения: кто-то лазал по его карманам, снял с руки часы, сорвал с груди отцовскую ладанку. Обер-лейтенант открыл глаза, запорошенные снегом, увидел над собой тирольца.

– Что ты делаешь? – простонал он. – Я еще живой…

Тиролец отпрянул в сторону, не торопясь побрел во тьму среди догорающих пепелищ. Штумпф закашлялся от горького дыма, перевернулся на бок и, достав пистолет, выстрелил. Тиролец, прикуривавший от красной головки, вскочил и бросился бежать.

– Помогите! – крикнул Штумпф. – Хоть кто-нибудь…

Никто не отвечал. Деревня была уже пустынна, только кое-где еще слышались человеческие голоса. Обер-лейтенант застонал от боли, рвавшей ему позвоночник, встал на колени и снова ткнулся в землю. Он понял: ему не ходить. Тогда, собравшись с силами, он пополз на дорогу.

– Помогите, – отчаянно звал он, – помогите раненому!..

Его подобрала санитарная двуколка, и два греческих мула, стегая по передку телеги длинными хвостами, повезли Штумпфа. Он ворочался на жестком сене, сознание часто мутилось, и перед глазами вставали то корабельные сосны Карелии, то маленький ротик фельдфебеля Цингера, который пал сегодня под эсэсовской пулей.

– Ах!.. Ах! – кричал Штумпф, когда двуколка прыгала по камням.

Ездовой-санитар успокаивал его:

– Тихо, тихо, скоро госпиталь…

Госпиталь, куда попал обер-лейтенант, размещался в глубоком заброшенном штреке гранитного карьера. Со стен подземелья свешивались лохмотья столетней плесени, в расщелинах камней росли дружные семейства сморщенных шампиньонов, от которых исходил одуряющий запах. Два коптящих фонаря висели на гнилых столбах крепей, и робкий свет их только усиливал мрак подземелья; кровь казалась черной и густой, как нефть. За поворотом штрека, уходящего в глубину, виднелся свет более яркий: там уже оперировали, оттуда несся вой, ругань, удушливые хрипы.

Время от времени из-за поворота выходили рослые санитары с засученными, как у мясников, рукавами халатов и начинали перебирать раненых, грубо пресекая их стоны. «Вот этого! – выбирали они. – Нет, сначала вот того!» – но всегда оказывалось, что где-нибудь в темном углу лежал тяжелораненый, которого надо было оперировать в первую очередь. Его подхватывали, как тушу, тащили на стол, а оставшиеся продолжали кричать, охать, сучить от боли ногами, выкрикивать в забытьи какие-то странные слова…