Валентин Пикуль - Пером и шпагой

– Позволите? – И де Еон притянул к себе бумаги Бретеля.

Из них он узнал, что Бретелю надлежало срочно вернуться в Петербург, а кавалеру – выехать обратно в Париж. Тяжело вздохнув, де Еон закрыл двери на ключ и сунул его в карман.

– Нас никто не слышит, – сказал он. – Для меня, во всяком случае, вступление на престол Екатерины не явилось неожиданностью. Честолюбие этой немки не знает границ. Но вы-то… Как вы ничего не заметили и не смогли понять целей заговора?

Бретель с размаху хлопнул себя по лбу.

– Вы наказываете свою голову? – ядовито спросил де Еон.

– Какие мы дураки, – ответил Бретель.

– Сударь, простите, но я не люблю сливаться с обществом!

– Я хотел сказать о себе… Я дурак!

– Вот это уже точнее, – согласился де Еон. – Так что же?

– Вы знали в Петербурге пьемонтца Одара?

– Наглый побирушка! Однако ему не отказать в смелости.

– Да, да, именно… Теперь-то я понимаю, почему при встречах со мною он говорил о семейных делах Екатерины. И все время просил, просил, просил…

– И вы, конечно, не дали! – заметил де Еон.

– Просил всего шестьдесят тысяч рублей, – закончил Бретель.

– Что вы хоть отвечали этому Одару?

– Я сказал, что наш король не любит мешаться в семейные дела.

– Очень похоже на нашего короля! – рассмеялся де Еон. – Но пора бы уж знать, что в монархиях семейные дела всегда есть дела и государственные. Екатерина никогда не простит Франции отказ в помощи, и Франция надолго теряет Россию.

– Как же мне теперь поступить?

– Скорее возвращайтесь в Россию.

– Я не могу вернуться. Стыдно! Как я покажусь при дворе?

– А как вы покажетесь в Париже? – спросил его де Еон.

– Я объясню в Париже…

– Кому, глупец, вы объясните? Коменданту Бастилии?

Командующим русской армией снова был Петр Семенович Салтыков, и вот он узнаёт, что в Петербурге переворот: поганца Петра нету – есть Екатерина… Манифестом Екатерина объявила «всем сынам отчизны», что слава боевых знамен России «была отдана на попрание ее самым смертельным врагам…».

Для Салтыкова этого было достаточно.

– Сыны отчизны! – вышел он перед солдатами с манифестом. – Слава боевых знамен была поругана… Мы вернем честь нашу!

И русская армия, ведомая Салтыковым, начала победное триумфальное шествие, вновь захватывая прусские земли. Паника началась не только в Берлине – паника была и в Петербурге.

Никита Иванович Панин, дипломат опытный, внушал Екатерине:

– Пруссия – не конкурент. Пруссия – вассал наш! Оставим ее стрелой в сердце Австрии… Надо мудрым быть и свои выгоды всегда учитывать…

На полном разгоне армия Салтыкова была остановлена.

– Сорвалось, – сказал старик. – А как здорово мы прошагали…

Екатерина при вступлении на престол заняла шаткую позицию. Переворот был произведен ею под флагом достоинства России, но переворот был совершен в пользу немки (она понимала всю сложность этой опасной ситуации для нее). Ангальт-цербстская принцесса могла удержаться на престоле только в том случае, если Екатерина станет выражать русские национальные интересы. «Я должна быть святее самого папы римского», – признавалась она. Главное сейчас – отвести войска, утихомирить страсти.

– Моим войскам, – велела она, – кои ныне в Европе за военной надобностью пребывают, от армии Фридриха, короля прусского, отойти немедля же! И никаких дел с ним не иметь. Но…

Шеи царедворцев вытянулись: куда она сейчас повернет?

– Но, – заключила Екатерина, – с войсками имперскими Марии Терезии также не соединяться. Нам и таковые союзники не нужны тоже. А союз с Фридрихом, что заключен моим покойным супругом, похерить и предать забвению, как недостойный России!..

Руководил Екатериною в этот период очень тонкий и ревностный политик – Никита Иванович Панин, говоривший так:

– Надобно, чтобы не мы, а они нас искали. Не мы Европу, а пусть Европа ищет дружбы нашей. А мы посмотрим еще – кого приласкать, а кого в передней накормить да и отпустить с миром далее побираться… Следовать же воле Версаля, Лондона или Вены, как поступал Бестужев, недостойно России, коя является страною не захудалой, а могучей и первой.

– Никита Иваныч, – соглашалась Екатерина, – я буду вести себя в политике, как опытная куртизанка…

С большим неудовольствием получила она цидулку от Понятовского, который писал, что сгорает от нетерпения припасть к ее ногам и покрыть их страстными поцелуями.

– Гони в шею сего целовальника, – велел Григорий Орлов императрице. – Надо, так и я покрою.

Понятовский был остановлен где-то на полпути в Россию. Екатерина посулила, что сделает его королем Польши, но в Петербург – нет, ни шагу! Она писала бывшему любовнику:

«Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей… Знайте, что проистекло едино из ненависти русских к иностранцам… Прощайте же, бывают на свете очень странные положения!»

Эти «странные положения» при Петре III сделали так, что русская армия была поставлена под знамена битого Фридриха – целый корпус Чернышева был в распоряжении короля. Король торжествовал, имея во власти своей такую мощную армию, какова русская! Главный виночерпий на пиру раздоров, король просто хмелел от восторга.

А генерал Чернышев ворчал, как и его солдаты:

– Русские волонтирствовать непривычны. Наемничать Руси не пристало. Испокон веков самим кулаков не хватало, чтобы только за себя да за свои домы биться…

Войска Чернышева стояли под Швейдницем, готовые к штурму – умирать по приказу короля в битве с австрийцами. Сеял дождь. По холмам растекалась чужеземная темнота. Люди были молчаливы и хмуры. Завтра жди новых крестов на полях Силезии…

В палатку Чернышева шагнул, легко и ловко, король Фридрих:

– Мой друг, итак, все готово. А – ваши войска? С вашего соизволения, я поставлю их как раз напротив Дауна… Поверьте, я бы поставил их против слабейшего противника, но Даун причинил России и ее армии столько неприятностей, что вы не откажете в удовольствии себе отколотить его как следует?

И вдруг – топот, ржанье, голос гонца:

– Где Чернышев-генерал? Командующему пакет… из Питера!

Чернышев ознакомился с бумагами, велел позвать гонца и расцеловал его грязные небритые щеки:

– Сколько дней скакал?

– Восемь. Ажно закачало всего.

Кошелек с золотом Чернышев бросил в руки курьера:

– Ступай! – И повернулся к королю: – Соизвольте прочесть…

Так Фридрих узнал о перевороте в Петербурге.

– Даун стоит против вас, – сказал король Чернышеву. – Я не ручаюсь за этого ублюдка, но он может и напасть на вас, ничего не зная о манифесте Екатерины… Будьте, генерал, начеку!

Лагерь ожил, русские запалили на холмах Силезии высоченные, до самых небес, костры, шел пир горою, батовали лошадей казаки.