Валентин Пикуль - Крейсера

Где-то именно здесь затаилась его душа (хара).

Но это еще не все. Решительным движением по вертикали кинжал рассудит вопрос о крейсерах-невидимках…

Аквариум, где раньше жил печелийский пленник, был пуст, а от дома адмирала осталось позорное пепелище…

Кинжал, звеня, вдруг отлетел в угол салона.

– Нет! Нет! Нет! – четко произнес адмирал, поднимаясь с красной циновки, снова скрипя суставами. – Бывает, что даже обезьяна падает с дерева. Но, упав на землю, она опять впрыгивает на дерево – еще выше, еще смелее…

Камимура завел граммофон, поставив на диск лондонскую пластинку. Далекие голоса иного мира ободрили его:

Камимура улыбался, улыбался, улыбался!

………………………………………………………………………………………

С берега возвратился иеромонах Конечников.

– Такая жарища в городе, – говорил он Панафидину, – мне, якуту, просто дышать нечем.

– Наверное, были в институте, отец Алексей?

– Да нет, на почтамте. Вот, кстати, и письмо для вас прихватил. Читайте. Штамп-то, я гляжу, ревельский…

Мичману писал из Ревеля его дальний родственник, командир миноносца «Громкий», капитан 2-го ранга Керн, которого Панафидин с детства привык называть «дядя Жорж». Керн сообщал, что весною ему довелось побывать в тверском захолустье, в панафидинских Малинниках, когда-то принадлежавших Прасковье Осиновой, урожденной Вындомской; сюда, в Малинники, из соседнего Михайловского наезжал гостить Пушкин… Кавторанг Керн сообщал из Ревеля: «Я это все пишу, Сереженька, чтобы после войны ты навестил Малинники и свое Курово-Покровское, навел бы порядок в бумагах своих пращуров. Там есть что спасать от мышей и пожаров. „Панафидинский Летописец“, в котором представлены твои предки с 1734 года, я видел в руках дяди Миши уже обгорелым по краям, сильно истрепанным. Жаль, если все пропадет. Как ни скромничай, но все-таки именно мы, Керны, Вульфы и Панафидины, со временем должны привлечь внимание будущих историков, ибо за могилами наших прадедов, за кустами сирени наших обнищавших усадеб еще долго будет сверкать белозубая улыбка молодого Пушкина…» В конце письма «дядя Жорж» выражал надежду, что скоро обнимет его во Владивостоке: «Обогнем эскадрою этот шарик, прорвемся с боем у Цусимы, и заранее приглашаю тебя в ресторан на Светланской».

Панафидин показал это письмо Плазовскому:

– Сидя здесь, что я могу сделать? Напишу дяде Мише в Малинники, чтобы передал наш «Панафидинский Летописец» в Русское генеалогическое общество. Они там свой журнал издают, пусть напечатают… Как ты думаешь, Данечка?

Плазовский советовал «смотреть в корень»:

– Ну что там генеалогия? Наука для узкого круга рафинированных гурманов, которые уже облопались историей. Лучше передать пушкинистам. Хотя бы такому знатоку Пушкина, как Модзалевский, вот и пусть он там ковыряется… Я слышал, ты вчера опять чего-то пиликал на своем «гва–рнери»?

– Пробовал. Плохо. Отвык. Огрубел.

Плазовский нервно поигрывал шнурком пенсне, как балованная женщина играет на груди ниткой драгоценного жемчуга.

– Сережа, ты способен верно оценивать события?

– Ну?

– Я ведь, ты знаешь, не каперанг Стемман, который открыл для себя Вагнера или Чайковского из хрипящей трубы граммофона. Но все-таки я, твой кузен, хочу дать родственный совет.

– Ну?

– Оставь виолончель на берегу.

– Почему?

– Сам не маленький, нетрудно и догадаться, чем эта возня с крейсерами Камимуры для нас может закончиться.

– Чем?

– Дурак! Когда-нибудь врежут «Рюрику» под ватерлинию… вот тогда и заиграешь на виолончели нечто бра–вурное.

Сергей Николаевич подумал. И даже обозлился:

– Нет! Если что и случится, так будет хоть кого обнять на прощание. Вот обниму «гварнери» – и прощай, музыка. Да и стоит ли бить по отсекам «водяную тревогу» раньше времени? Не забывай, что все русские люди неисправимые фаталисты. Из всех худших вариантов мы надеемся, что нам выпадет самый лучший… Спокойной ночи, Даня.

«Рюрик» качнула волна. Он вздрогнул, словно человек в дремоте, жалобно звякнули в его клюзах якорные цепи, на которых с вечера устроились ночевать громадные крабы. «Рюрик» снова притих, будто засыпая. В его железных артериях тихо пульсировала остывающая кровь технических масел и пара. Крейсер спал. И спали люди этого крейсера…

………………………………………………………………………………………

Владивосток, истомленный жарищей, жил обыденной тыловой жизнью. Обыватели постепенно привыкли к мысли, что война бушует где-то далеко, их она не коснется. Все так же катили на дутых шинах извозчики, дерущие по червонцу «из конца в конец», на улицах бойко торговали цветами и мороженым, дамы выписывали туалеты из Парижа, богачи вылакали в «Шато-де-Флер» все шампанское и перешли на «Абрау-Дюрсо». В китайских лавчонках на Семеновском рынке шевелились, как черви, трепанги, похожие на ожившие вдруг сигары, в фешенебельных магазинах не переводились товары из Шанхая и Гонконга, китайские купцы убеждали покупателей не скупиться:

– Моя товала плодавай далом… осень десево!

«Вестник Владивостока» скорбел о падении нравственности почтенных отцов семейств, которые в дни войны обрели «вторую молодость», а нашествие столичных этуалей дурно влияло на юных гимназисток. Под заглавием «Человек-молния» газеты оповещали о том, что владелец женского хора, некто Пузырев, бежал из Владивостока, похитив кассу, многие из его хористок остались на бобах, но зато в «интересном положении»…

Жарко, душно. Окна в городе отворены настежь…

Духовые оркестры напоминали о войне песнею о «Варяге», уже тогда ставшей народной песней. В руках матросов яростно ухали сверкающие трубы геликонов, бились, звеня, шипящие медью тарелки, а барабаны выстукивали тревожную дробь:

Летом без лишней шумихи началась секретная операция вспомогательных крейсеров Добровольного флота России, чтобы помочь своим дальневосточным собратьям.

………………………………………………………………………………………

Англия сверхбдительно сторожила проливы мира, тряслась над своим Гибралтаром, не позволяла туркам пропускать через Босфор и Дарданеллы боевые суда Черноморского флота. Однако наши «Смоленск» и «Петербург» миновали турецкие проливы под коммерческим флагом, а в Красном море они подняли боевые стяги, укрепив на палубах пушки, до этого спрятанные в трюмах. 1 июня они арестовали британский сухогруз «Малакка», доставлявший в Японию ценный стратегический груз – взрывчатые вещества, листы броневой стали и прочее. Арестовав еще три английских корабля, «добровольцы» отправили их в русские порты. Никто еще не предвидел последствий этой войны рейдеров, которую столь отважно объявила Россия…